Сжимая удобную рукоятку пистолета в кармане, Федор решительно направился в парилку. Дверь опять была закрыта. Он резко потянул ее на себя. Она подалась и снова затворилась, удерживаемая изнутри обнаженной рукой.
— Ты кто? — прорычал Федор.
— Люся!
— Какая Люся? Рыжую Светкой звали!
— Я из порта! Ну что вам от меня надо? — взмолился голос, готовый сорваться в слезы.
— Мне в моей бане мое кольцо надо! Оно возле трубы лежит!
— И правда лежит! — успокаиваясь, ответил голос. — Дайте что-нибудь надеть. Я — голая.
Федор сорвал с вешалки халатик жены и сунул в приоткрывшуюся щель. Вскоре дверь распахнулась. В освещенной парилке стояла босая, дрожащая от страха девица с ковшом в руке, готовая в любой миг защищаться. За печкой висела ее сырая одежда. На мертвую скалолазку она ничем не походила, разве только рыжеватым венчиком влажных волос, с прядями, прилипшими по щекам. К тому же, при ярком электрическом освещении Федор узнал в ней одну из местных девчонок, лицо которой за многие годы примелькалось в пригородной мотане. Стыдясь испуга, спросил строго:
— Ты как в моей бане оказалась? Ворота заперты.
— Я часто езжу мимо, вижу, как вы ходите через огород. Хотела тихо посушиться, погреться и все…
Федор переступил порог. Девица боязливо отступила, держа ковш на отлете. Обручальное колечко мирно лежало и поблескивало там, где было оставлено. Он надел его на палец и спросил с насмешливым недоумением:
— Ты чо мне на мизинец напялила?.. Эдак ловко, — он взглянул на красный опухший сустав и болезненно подул на него. — Чуть палец не покалечила.
— Со страха само так получилось! — призналась девица, виновато улыбнувшись. Положила ковш на лавку, шагнула к нему, с любопытством разглядывая погоны и нашивки. — Заскакивает какой-то…
То ли полицай, то ли лесной брат и требует кольцо… Чуть не описалась со страха. Забери, думаю, только не тронь… Ой, дура, — прыснула она, закрывая лицо руками, — пока ждала тут, на полустанке, мотовоз, с туристами связалась. Хотела посидеть у костра — все не одной на перроне торчать. Ну и посидела, еле вырвалась от малолеток. Аж искупаться пришлось. А тут, гляжу, банька истоплена, никого нет, в окнах свет не горит, двери нараспашку. Дай, думаю, погреюсь и посушусь.
— Они что, изнасиловать тебя пытались?
— Да ну их, салажат. И сама тоже — дура! Можно я погреюсь и высушусь?
— Жалко что ли! Сохни, нерпа! — великодушно разрешил Федор. — Будешь уходить — скажи, чтобы свет вырубил.
Пригнувшись у низкого косяка, он шагнул за дверь и обернулся:
— Колечко твое, наверное, в бочке. Больше ему негде быть. Ты пошарь там на дне…
Он вернулся в дом. Задул свечи. Вечер памяти был безнадежно испорчен. «Кем? — Федор покосился на штоф, бросил сконфуженный взгляд на фотографию. — Вот и думай — бесовщина ли, водка ли во всем виновата», — вздохнул, устало провел ладонями по лицу, поднялся, убрал со стола свечи и фотографию. Положил на место кольцо жены, разрядил пистолет, переоделся в будничное.
Время было позднее. Если бы не выпитое — можно лечь спать. Электрический свет раздражал.
Федор зажег керосиновую лампу, поставил ее на стол, налил кваса и принялся за обычный ужин.
В сенях зазвенело пустое ведро. Кто-то в темноте нашаривал ручку входной двери. Он встал, распахнул ее и внутренне содрогнулся — до того ночная гостья в халатике с чужого плеча походила на жену.
— Можно?
— Заходи! Согрелась?
— А что это вы в темноте сидите? — она удивленно взглянула на керосиновую лампу.
— Пробки сгорели! — ляпнул он первое, что пришло в голову. — Садись. Есть будешь? — достал чистую тарелку.
— Ты один? А жена где? — взглянув на постель с откинутым одеялом, спросила она. — Я хотела извиниться перед тетей Наташей, что в баню залезла без спроса.
— Ты ее знала? — спросил Федор, раздумывая, что ответить.
— Конечно. Давно. Еще в школе училась. Она уехала?
— Да! М-м! В общем…
— В Иркутск? — девица села и тряхнула волосами так, что у него заныло под сердцем.
— Дальше!
— В Москву что ли? — она вскинула на него большие глаза.
— Если бы в Москву, — вырвалось у него. — Еще дальше, — пробурчал неохотно и добавил вдруг, кривя скрытые бородой губы: — В Америку улетела! Залетный штатовский турист увез, — пошутил горько. И его понесло: — Распоясались капиталисты. Все из страны повывозили, теперь за породистых баб взялись. У них что там — поросячья кровь?