Выбрать главу

Недовольная гримаса на лице у Рона, выражающая смирение с неизбежным.

— Хорошо, я сделаю. Но ваше поручение будет моим последним в полиции.

Покачав головой, молодой человек буквально вылетел из комнаты.

Линкольн Райм с трудом подавил улыбку, пытаясь губами найти соломинку, торчащую из бокала с виски.

85

Линкольн Райм снова остался один.

Рон Пуласки отправился выполнять его поручение в «Алгонкин консолидейтед». Мел Купер и Лон Селлитто разъехались по домам. Роланд Белл сообщил, что Ричарда Логана поместили в надежное особое отделение тюрьмы в центре Нью-Йорка.

Амелия Сакс тоже находилась в центре города, занималась кое-какими бумагами, а теперь должна была отправиться в Бруклин. Райм надеялся, что она немного отдохнет после напряженного расследования и покатается на своей любимой «кобре-торино». Иногда Амелия брала с собой в такие поездки Пэмми, и девочка потом вспоминала о них как о «потрясных», что для нее было высшим выражением восторга.

И Райм прекрасно знал, что девочке не грозит никакая опасность. Каким бы лихим ездоком ни была Амелия, но, когда сидела в машине не одна, с пассажиром — а в особенности с ребенком, — всегда чувствовала ответственность и умела нажать на тормоз, ограничив, когда нужно, свою любовь к скорости.

Том тоже отсутствовал. Он был у своего друга, репортера из «Нью-Йорк таймс». Рестон не хотел уходить, боясь каких-либо неожиданных последствий приступа дисрефлексии или даже его повторения. Но криминалист настоял, чтобы Том отправился по своим делам.

— У тебя есть комендантский час, — бросил ему Райм. — Полночь.

— Линкольн, я вернусь раньше…

— Нет. Возвращайся после полуночи. Комендантский час отменяется.

— Это какое-то безумие. Я не пойду…

— Уволю без лишних слов, если вернешься раньше.

Помощник внимательно посмотрел на него и сказал:

— Ладно. Спасибо.

Райма раздражали любые проявления благодарности. Отвернувшись от Тома, он продолжил сортировать на компьютере списки материалов следствия, которые в скором времени будут переданы прокурору для ведения процесса, каковой должен был завершиться безусловным признанием Часовщика виновным по огромному количеству обвинений, включая и те, что ранее, как правило, завершались смертным приговором. И, конечно, он получит такой приговор, но в Нью-Йорке, в отличие от Калифорнии и Техаса, рассматривали закон о высшей мере наказания как некое уродливое родимое пятно, которое следует прятать. И Райм совершенно искренне признался Родольфо Луне, что не верит, что смертный приговор Логану будет когда-либо приведен в исполнение.

Другие судебные округа также будут претендовать на Логана. Но задержали его в Нью-Йорке, поэтому им придется дожидаться своей очереди.

В глубине души Райм уже смирился с тем, что Логана приговорят к пожизненному заключению. Если бы его убили здесь в ходе перестрелки, такой конец стал бы для него самым достойным и честным. Однако и то, что он благодаря Райму проведет остаток жизни за решеткой, казалось криминалисту вполне удовлетворительной развязкой. Смертельная инъекция в его понимании была чем-то унизительным. Оскорбительным. И Райму не хотелось быть причастным к этому унижению.

Наслаждаясь одиночеством, Райм надиктовал на магнитофон несколько страниц отчетов. Некоторые криминалисты пишут лирические, драматические или даже поэтические отчеты. У Райма был совсем другой стиль. Его язык был скуп и напоминал жесткий и хорошо закаленный металл, а не резное дерево. Он еще раз прослушал надиктованное и остался доволен, хотя его немного раздражали некоторые пропуски. Еще не прибыли результаты некоторых анализов. Как бы то ни было, Райм напомнил себе, что нетерпение тоже грех, хотя и не столь серьезный, как небрежность, и что никакой катастрофы не произойдет, если он задержит отчет еще дня на два.

Ладно, все хорошо, решил Райм.

Линкольн окинул взглядом лабораторию, которую Мел Купер оставил в идеальном порядке. Сейчас он, по-видимому, поехал к матери в Куинс, где и жил, или же, забежав к ней на несколько минут, отправился к своей скандинавской подружке, и теперь они вовсю отплясывают на каком-нибудь танцполе в Мидтауне.

Почувствовав небольшую головную боль, похожую на ту, что он испытывал раньше, Райм бросил взгляд на полку с лекарствами и заметил пузырек с клофелином, сосудорасширяющим средством, которое, по всей вероятности, спасло ему жизнь несколько часов назад. Ему пришла в голову странная мысль: если сейчас с ним случится приступ, то он скорее всего умрет, хотя пузырек находится всего в нескольких дюймах от его руки. Но для него дюймы теперь были сравнимы с милями.

Затем Райм перевел взгляд на знакомые доски с материалами следствия, заполненные записями Сакс и Мела Купера. Что-то на них было не очень аккуратно стерто, что-то перечеркнуто, что-то начато и не дописано, масса орфографических и других ошибок. Как же это похоже на процесс ведения следствия!

Потом он окинул взглядом свое оборудование: устройство измерения градиента плотности, пинцеты и пузырьки, флаконы, суперсовременный сканирующий электронный микроскоп, спектрометр, неуклюжий и суровый в своем молчании. Райм вспомнил о бесчисленных часах, проведенных за этими устройствами и их предшественниками, вспомнил звук, который издавало каждое из них, запах, возникавший в тот момент, когда он приносил в жертву с таким трудом полученную улику пылающему сердцу спектрометра, чтобы узнать, с каким веществом они имеют дело. И часто подобное решение давалось ему очень тяжело: ведь, уничтожая единственную улику ради того, чтобы установить личность и место пребывания преступника, вы тем самым из-за отсутствия вещественного доказательства ставили под угрозу вынесение обвинительного приговора на суде.

Линкольн Райм почти всегда делал выбор в пользу принесения улики в жертву ради отыскания истины.

Он вспомнил грохот механизма у себя под рукой, когда его рука еще была способна ощущать грохот.

Криминалист перевел взгляд на извивающиеся провода, которые переплелись на паркетном полу, вспомнил ощущения толчков — конечно, только в челюсти и голове, — когда его кресло переезжало их по дороге от лабораторного стола к компьютерному монитору.

Провода…

Затем он проехал в кабинет и там стал рассматривать семейные фотографии. Вспомнил кузена Артура. Дядю Генри. И своих родителей.

Ну и, конечно, Амелию Сакс. Он никогда не забывал об Амелии.

Приятные воспоминания вдруг сменились мыслью о том, что его сегодняшняя ошибка чуть не стоила ей жизни из-за того, что его непокорное тело предало их всех: самого Райма, и Сакс, и Рона Пуласки. И кто знает, скольких полицейских из отряда быстрого реагирования, которые погибли бы от удара током, начав штурм школы в Чайна-тауне.

Дальше его мысли продолжали развиваться по спирали, и Линкольн подумал, что инцидент в школе был как бы символом их отношений. Конечно, они любили друг друга, но он не мог отрицать того, что приковал Амелию к себе, что с ним она могла лишь частично реализовать себя и что с другим человеком или даже одна она была бы более свободной.

Его размышления вовсе не были разновидностью жалости к себе. Более того, благодаря им Райм ощутил какое-то странное воодушевление. Он представил, что было бы, останься она одна. Без всякого сострадания к себе Линкольн начал развивать этот сценарий. И пришел к выводу, что жизнь Амелии Сакс сложилась бы превосходно. Представил, как через несколько лет Рон Пуласки и Амелия Сакс будут вместе вести криминалистическое расследование.

И вот в тихом кабинете, расположенном через коридор от лаборатории, в окружении семейных фотографий, Райм бросил случайный взгляд на предмет, лежащий на столике рядом с ним — яркую брошюру в глянцевой обложке, которую оставил пропагандист эвтаназии Арлен Копески.

«Ваш выбор…»