Небольшие группы из четырех-шести самолетов-бомбардировщиков «юнкерс-52» нацеливаются на артиллерийские огневые позиции, сбрасывая с одного захода по восемь-двенадцать бомб среднего калибра. Истребители «хейнкель-51» с малых высот выводят из строя бомбовыми ударами живую силу и огневые средства. Мощным огнем они подавляют республиканские войска и открывают своим солдатам дорогу.
После доклада мне было приказано возвратиться в штаб дивизии Листера, которая формировалась на Гвадалахарском направлении в составе двух интернациональных бригад – 11-й и 12-й – и двух испанских – 1-й и 2-й. Я узнал также и о других мероприятиях командования по реорганизации войск Гвадалахарского направления. Решено было сформировать 4-й армейский корпус, куда должны были войти, кроме 11-й дивизии, 12-я, пополненная 35-й бригадой, под командованием итальянского антифашиста Нино Наннети, и 14-я в составе трех бригад под командованием анархиста Мера. Корпусу придавались танковая бригада, два кавалерийских полка и артиллерийские части.
Собираясь в обратный путь, я встретил своего хорошего друга артиллериста Николая Гурьева, сообщившего мне, что 11 марта с вновь сформированным испанским артиллерийским дивизионом он должен ехать в район Торихи.
– Ой, что это я болтаю и болтаю, а тебе и слова выговорить не даю, – радостно тискал он меня. – Очень торопишься?
– Завтра должен быть на месте.
– Куда едешь, если не секрет?
– К Листеру.
– И я тоже еду к нему. Значит, нам с тобой по пути. Но поскольку сегодня вечер у нас свободный, предлагаю остаться ночевать у меня. Сходим к моему командиру Воронову на чаепитие. Приглашал он меня, но думаю, если его навестят сразу двое москвичей, будет только рад. По рукам?
– Согласен.
Я давно скучал по чашке хорошего крепкого чая.
Вечером, часов в десять, мы подъехали к утопающему в зелени зданию. Дверь открыла нам высокая, стройная блондинка в очках. Тася, так звали девушку, знала Колю и очень обрадовалась его приходу. Девушка принялась собирать на стол, а Коля помогал ей.
– Чай и сахар я достала, а самовара нигде нет, – рассказывала Тася.
– Ай, ай, все теперь пропало, – делая испуганные глаза, всплескивал руками Коля. – Какой же чай без самовара, придется отложить.
– Но я нашла большой чугун, в него входит тридцать литров.
С деловым видом Коля пошел осматривать чугун. Задумчиво повертел его, стукнул по дну и даже приложил ухо, то и дело приговаривая: «Так-так, чугун, значит, говоришь».
– Мытый? – начал он допрос.
– Сама чистила.
– Чугун настоящий?
– Спрашивала, хозяин сказал, настоящий.
– Кочерга есть?
– Откуда еще кочерга? – расстроилась девушка.
Видя, что дальше испытывать терпение ее нельзя, Коля разрешил кипятить чай в чугуне.
Вскоре появился и сам хозяин – Николай Николаевич Воронов. Он одобрил наше предложение устроить чаепитие, но внес небольшую поправку: «По русскому обычаю вначале надо хорошенько покушать».
Быстро накрыли на стол. Немного замешкавшись, Николай Николаевич достал из неприкосновенных запасов бутылку водки: «Ну, сегодня понемногу можно».
После плотного ужина, принялись «гонять чаи». И хотя воду кипятили не в самоваре, чай показался очень вкусным. Ну, а заварка, которую Николай Николаевич готовил собственноручно в маленьком фарфоровом чайничке, была просто великолепной. За веселыми разговорами выпили по нескольку чашек. Мы с Колей напились, а Николай Николаевич, обругав нас маломощными, продолжал чаепитие. Он пил, смакуя каждую чашку и приговаривая: «Еще одну, и баста». Наконец перевернул чашку вверх дном, смеясь, положил сверху оставшийся кусочек сахару и мечтательно произнес: «Эх, хотел бы я пить этот чай в Москве».
Поблагодарив Воронова за угощение, мы с Колей Гурьевым направились ночевать в Колину комнатку, где стояли две кровати, гардероб и несколько стульев.
– Кто с тобой живет?
– Переводчик Пенио. Веселый, добрый парень, но сильно грустит по дому, по жене.
– Он испанец?
– Кубинец, но жил в Москве. Там и женился на русской девушке Татьяне. Через два дня после свадьбы молодожены расстались. Пенио послали в Испанию работать переводчиком. Первые дни парень держался, а теперь тоскует, места себе не находит. Вот и сейчас где-нибудь бродит в одиночестве и сочиняет стихи своей Татьяне. Тут я вспомнил о письме, которое получил из Москвы. Быстро разорвал конверт, развернул небольшой листок, вырванный наспех из блокнота. На кровать выпала фотография Кати и Ирочки.
– Из дома? – спросил Коля.
– Жена.
Я подал ему фотографию, а сам занялся письмом.
«Дорогой и любимый Саша! Получила от тебя первую весточку. Я рада, безраздельно рада, что ты жив и здоров, что дела у тебя идут хорошо. Вчера вечером наша соседка Муся Орел передала мне от тебя письмо и подарок. Муся рассказала, что заходил молодой человек в гражданском, хотел видеть меня, но не дождался. Очень жаль – разошлись. Он мне хоть немного рассказал бы о тебе. Саша, пиши чаще и, если можно, сообщи, где находишься. Мы тебя будем всегда ждать. Крепко обнимаем и целуем, твои Катя и Ирочка».
Несколько раз перечитал письмо, пытаясь представить и нашу комнату, и соседку, передающую в коридоре записку Катеринке, и дочку, пляшущую возле кукол.
– Родственники есть у нее в Москве? – спросил меня Коля.
– Никого. Односельчане мы, из Шарлыка.
Я вспомнил, как познакомился с Катей. Курсантом я очень скучал по дому и даже увольнительные мало радовали. В свободное время любил бывать у моего земляка и односельчанина Володи Шеина. Посидишь с ним вечерком, переберешь всех шарлыкских, вспомнишь места, где лучше рыба клюет на Урале, и на душе становится легче, словно побывал дома. Однажды я встретил у Володи застенчивую девушку.
– Может быть, тебе не интересно об этом слушать? – повернулся я к Николаю.
– Рассказывай, рассказывай, – сказал притихший Коля.
– Увидел я девушку и сам не свой стал. Ребята в училище даже заметили. Митя Цюрупа догадался: «Ты, Саша, влюбился, что ли?» – «Да нет, – говорю, – просто познакомился с девушкой».
Катя, так звали сестру Володи, вначале проходила практику на Савеловском вокзале, а потом осталась работать техником в диспетчерской группе. Долго стеснялся я признаться, что люблю ее, а потом набрался храбрости и в театре между первым и вторым актом выпалил все. Думал, смеяться надо мной станет… А она ничего. Серьезная стала… А потом мы поженились.
Заснули мы уже поздно, до подъема оставалось четыре часа. Но и этим временем нам не удалось воспользоваться. Гул авиационных моторов поднял нас на ноги, Я проснулся и увидел стоящего надо мной Колю. Он сильно тряс меня за плечо: «Саша, Саша, налет. Надо идти вниз». А мне так не хотелось подниматься: уж больно хороший снился сон. Вдруг послышался пронзительный свист, потом сильный взрыв. Все пошло ходуном. Стол и койки закачались, как на палубе океанского корабля во время шторма. И через несколько минут я оказался на полу.
Комната наполнилась дымом. Попытался крикнуть – язык не повиновался, голова кружилась. Как только дым рассеялся, мы увидели, что у комнаты осталось три стены. Четвертую словно ветром сдуло. Крыша чудом держалась на деревянных стропилах. Как потом выяснилось, в угол дома, где мы ночевали, попала стокилограммовая бомба.
Настроение было подавленное. Такой приятный вечер и на редкость мрачное утро. «Хорошо, что еще так отделались, – отчищая френч от пыли, бурчал под нос мой друг. – А то могло получиться как с соседями». Нам было видно, как из подъезда выносят носилки с ранеными и убитыми. Кто был в силах, шел сам.
Но особенно потрясла меня обезумевшая от горя женщина. В ночной рубашке, с взлохмаченными волосами, вся окровавленная, она несла под мышками двух маленьких изуродованных мальчишек. Она шла молча, не уронив ни слезинки. Люди окружили ее. Она не хотела отдавать мертвых детишек, кусалась, царапалась, а потом потеряла сознание. Ее подняли двое санитаров и унесли в дом.