Ведь каждому и всякому не разрешается лезть на крышу святилища, но уж если это разрешено и путь открыт, почему бы им не воспользоваться?
Стайка мальчишек, больших и малых, а также какой-то почтенный старец с палкой взобрались туда раньше нас.
Двор святилища с крыши выглядел как беспорядочно пестрая мозаика. Сверху было отлично видно, как и вокруг него группируются люди. Несколько богачей в противоположных концах двора бесплатно кормили бедняков, раздавали милостыню. Чтецы Корана сбивчиво дочитывали суры[48]. Уже давно объявили появление молодого месяца и окончание поста, и они торопились прочесть за один час молитвы, которые полагалось читать на рассвете.
На крыше святилища красовались купол и два минарета, покрытые довольно изящной изразцовой резьбой. Во дворе святилища был сооружен железный навес — вероятно, в память о дождливых днях. Этот модерный навес был устроен таким образом, что мог с успехом заменять старинный деревянный помост, на котором обычно разбивают шатер для роузе-хана.
Как известно, иногда встречаются весьма темпераментные люди, которые от избытка чувств бросаются головой вниз с высоты. Поэтому мы сочли более безопасным, чтобы на верхушку минарета отправился один из нас в сопровождении фотографа и оттуда осмотрел панораму Кашана, а другие остались бы тут же, на крыше святилища, и побеседовали с кашанцами.
Удивительно красивый и покойно-величавый вид открывается с высоты минарета на просторы Кашана. Неровные крыши жилищ, сработанные усердными предками кашанцев из соломы с глиной, добытой здесь же, на окраине пустыни, и по сей день защищают их потомков от жгучего солнца. Конусообразные, округлые и плоские кровли домов, лавок, ледников и постоялых дворов изо всех сил тянутся кверху, насколько позволяет им глина, из которой их сделали. Они стойко противостоят беспощадным ветрам пустыни, храбро ощетинившись в небо своими вентиляторами — бадгирами.
Ребятишки, залезшие вместе с нами на крышу святилища, расшалились не на шутку. Они шумели, носились взад-вперед, прыгали и неуемно резвились. Мы заволновались: попечитель мог раскаяться, что пустил нас. Поэтому, подозвав одного из мальчишек, мы завели с ним оживленную беседу. Его приятели из любопытства и зависти сразу же навострили уши, подошли поближе, чтобы слышать наш разговор.
— Как тебя зовут?.
— Али Мохаммад Барати.
— Сколько тебе лет?
— Тринадцать.
— Отец есть?
— Есть.
— Чем он занимается?
— Был погонщиком верблюдов, а сейчас работает на кирпичном заводе.
— А мать?
— Мать — прачка.
— Ты учишься?
— Нет.
— Что же ты делаешь?
— Тку паласы зилу в мастерской.
— Сколько зарабатываешь?
— В день три тумана[49].
— Сколько часов работаешь в день?
— Десять часов (!).
— Давно работаешь?
— Пять лет.
— Что делаешь с деньгами?
— Все отдаю матери.
— Братья, сестры есть?
— Две сестры и два брата. Один брат в солдатах, другой сучит пряжу.
— Ну, а как работается?
— Да ничего. Весь день согнувшись готовлю основу для паласов зилу.
Он протянул руки. Кожа на обеих руках мальчика от кистей до кончиков пальцев была покрыта рубцами и трещинами. Да, до сих пор мы не знали толком, как ткут эти паласы зилу. Однако и сейчас не отважились спросить, почему понадобилось по десять часов в день, не разгибая спины, вручную ткать паласы, начав все это с восьми лет.
Усадив другого мальчика на место Али Мохаммада Барати, мы учинили допрос и ему.
— А тебя как зовут?
— Асгар Касйан.
— Сколько тебе лет?
— Четырнадцать.
— Отец есть?
— Есть. Хасан Касйан.
— Чем он занимается?
— Служит дворником в городской управе. Сколько зарабатывает — не знаю.
— А мать?
— Жена Абд ор-Рахима. Прачка.
— В школу ходил?
— Нет, ни разу.
— Чем занимаешься?
— Работаю в мастерской, готовлю основу для паласов зилу.
— Сколько зарабатываешь?
— В день три тумана.
— Сколько приходится работать?
— Когда рамазан[50], работаю с восхода до полудня, а летом — с утра до вечерней молитвы.