Под сводами гробницы Котб од-Дина Хейдера помещаются также могилы других святых.
Какой-то молоденький старшина-полицейский оживленно беседовал с историографом. Разговор шел о благоустройстве и реконструкции города, о семилетием плане, политике, делах Торбета. Заметив интерес фотографа к искусной двери святилища, старшина рассказал нам, что Управление археологии недавно распорядилось снять с петель эту дверь, упаковать ее и доставить в Тегеран, чтобы оттуда переправить в Италию для реставрационных работ! Потом отказались от этой идеи, а пока суд да дело, во время перевозки дверь треснула!
Старшина оказался пылким патриотом. Когда его монолог, посвященный реконструкции города Торбета, достиг высшего накала, он, не подозревая, что собеседник принадлежит к роду Каджаров[151], вдруг заявил:
— Господин, все эти помещики и принцы крови мешают благоустройству города. Покойный шах должен был им всем свернуть шеи. Когда мы величаем их «ваше превосходительство», они еще недовольны. Им мало! Их, видите ли, надо называть принцами!
Историограф терпеливо, скрывая пренебрежение, выслушал старшину, мягко улыбнулся и ласково проговорил:
— И все-таки наша страна на подъеме. Не горюйте. Вы ведь видите, как развился ваш город. Международное положение таково, что и вся наша страна обязательно пойдет по пути прогресса!
Пытаясь улизнуть от старшины, историограф подошел к фотографу.
— Мы устали. Скоро ли конец? — спросил он.
— Господин, — вмешался снова старшина, — ведь эта дверь — шедевр искусства! Очень жаль, если вы не сфотографируете ее.
Историограф все-таки отошел подальше от старшины, взял под руку географа и сказал ему то ли под настроение, то ли для смеха:
— Здесь, под сводами гробницы Котб од-Дина, я почему-то представил себе мир суфиев и религиозных подвижников Ирана. У них ведь свой особый язык и очень поэтичные идиомы. Например, словом «каландар» на языке суфиев называют смиренного мягкого человека, свободного от всяческих земных страстей и желаний. А сколько у них интересных преданий! Помнится, в книге Джами[152] «Дуновения дружбы из чертогов святости»[153] рассказывается о таком отрешенном от страстей и желаний шейхе, по имени Наджм од-Дин Кобра. Этому каландру как-то привезли из Китая красивую наложницу. Шейх быстренько распорядился готовить свадебный пир. В ночь свадьбы созвал он своих мюридов и возвестил: «Нынче мы хотим предаться дозволенным радостям, оставьте и вы сегодня послушничество. Пусть каждый предается удовольствию». Шейх удалился в опочивальню, а один из его верных учеников, некий шейх Сейф од-Дин, живо наполнил водой кувшин для подмывания и стал, словно на страже, подле опочивальни своего наставника и до самого утра глаз не сомкнул. Когда шейх Наджм од-Дин вышел поутру из покоев, видит его милость шейх Сейф од-Дин тут как тут, в полной готовности и с наполненным кувшином в руках.
— Не говорил ли я, что нынче ночью все могут идти и развлекаться? — спросил шейх Наджм од-Дин. — Что ты здесь делаешь? Почему не отдыхаешь?
А Сейф од-Дин отвечает ему:
— Нет у меня большего удовольствия, чем услужить своему шейху!
Наджм од-Дин порадовался такому усердию и сказал:
— Предрекаю тебе, что шахи побегут у стремени твоего коня.
И вышло так, что случайно некий шах приехал взглянуть на этого самого Сейф од-Дина — кувшиноносца. Привел ему в дар коня и попросил поддержать стремя, пока шейх взбирался на лошадь. Вдруг лошадь вздрогнула и понесла. Шах следом за ней. Шагов сто пришлось шаху бежать у стремени. А шейх и сказал тому: «Лошадь-то сорвалась не просто так. Это промысел божий. Как-то ночью прислуживал я шейху Наджм од-Дину. До самого утра держал кувшин с водой у его дверей. А за это он предрек мне, что падишахи побегут у стремени моего коня».
Старшина, кажется, исподтишка прислушивался к рассказу историографа. Ему не понравился ни рассказ, ни тон рассказчика. Если бы старшина к тому же заметил, как подсмеивался над его усиками историограф, он, несомненно, тут же, под сводами гробницы Котб од-Дина Хейдера, вытащил бы пистолет. Пистолета он не вытащил, но, не простившись, побрел прочь и даже не оглянулся.