Фотограф провозился в святилище Котб од-Дина Хейдера почти до половины двенадцатого дня. Как только его вещи были собраны, мы поспешили укрыться в машине Ьт соседства с великим шейхом в обществе нашего Абдоллах-хана и двинулись дальше в путь. Минут через пятнадцать остались позади сады, огороды и жилища северных пригородов Торбета и машина подъезжала к горам Кухе-Сорх.
Перевал Годаре-Хорсенг делит горы Кухе-Сорх на две части — восточную и западную, каждая из которых представляет по нарыву на левой лапе Деште-Кевира. Сюда залезают последние песчаные языки пустыни. Проезжаем Кафер-кале[154]. Не убоявшись подобно Сайксу такого названия местечка, вы убеждаетесь, что «проточная вода, зеленые луга и лужайки радуют здесь глаз человека». От Кафер-кале и дальше суровость пустыни понемногу ослабевает, небо постепенно бледнеет. А возле Шарифабада перед вами стеной встают горы Биналуд, как плотина, преграждающие путь бесконечным песчаным волнам пустыни.
Шарифабад расположен на стыке двух шоссе: Торбет— Мешхед и Тегеран — Мешхед. Поскольку город расположен под прикрытием гор Биналуд, можно сказать, что северо-восточная окраина пустыни Деште-Кевир кончается здесь, а отсюда начинается Кучано-Мешхедская долина, которая утопает в объятиях гор Биналуд, тысячи мечетей и резко отличается от пустыни.
В четыре часа пополудни 25 марта мы въехали в священный город Мешхед. Таким образом, закончилось наше путешествие по окраинам Великой Соляной пустыни Деште-Кевир.
Отель «Сапид» радушно принял путешественников. Час спустя, освежившись и сменив дорожное платье, мы вышли в город, намереваясь прежде всего поклониться праху восьмого имама[155].
Удобно устроившись в машине, мы вполне разделили чувство древних паломников, пробиравшихся с караванами из дальних районов пустыни к святым местам; Оставив позади опасные перегоны пустыни, они наконец въезжали в священный город Мешхед. В этот радостный миг забывались все тяготы ужасного пути. Мы тоже как бы проснулись от страшного сна. И очень обрадовались, что все случившееся было только сном. А наяву были надежные городские стены да работа тайной полиции. Больше ничего. Абдоллах-хан от удовольствия, что попал в святой город, а также от незнания местных правил уличного движения вопреки своему обету жал изо всех сил на педали и стремительно гнал машину к святилищу имама Резы, к золотому куполу величавого собора. Пассажиры молчали, и, наслаждаясь этим молчанием, каждый думал о своем.
— Вы позабыли, что сегодня не обедали? — раздался вдруг голос фотографа. — Повременим с богомольем. Давайте чего-нибудь перекусим.
— Дорогой брат, — весело и добродушно возразил историограф, — потерпи. Сначала поклонимся святыне, а потом уж и пообедаем.
— Где же это написано? В каких законах шариата[156] сказано, что сначала надо побывать в святилище, а потом уж обедать?
— Помни, брат, что сказал Саади[157]: «Содержи утробу в голоде, чтобы осенил тебя светоч знания»!
Фотограф заскучал и надулся. Тогда Абдоллах-хан улыбнулся и весьма тонко заметил:
— Господин, простите, господин! Если светоч знания светит только пустому брюху, то несчастный народ Ирана голодает много тысячелетий подряд, господин. Значит, сейчас он должен быть очень знающим, господин!
В автомобиле по древним караванным дорогам.
Вместо послесловия
Хорошо бродить среди покоя
Голубой и ласковой страны.
Эти строки из есенинских «Персидских мотивов» могут быть эпиграфом к книге Али Асгара Мохаджера — эпиграфом ироническим и немного грустным, как сама книга «Под небом пустыни». Не осыпанная розами и упоенная покоем «голубая да веселая страна» стелется под колесами машины, в которой едут наши путешественники, а суровый, опаленный дыханием пустыни край, совсем непохожий на романтическую Персию «восточных» повестей и поэм.
Иран издавна манил к себе путешественников, и многие из них писали отчеты и книги о своих странствиях. «История географических исследований в Иране» Альфонса Габриэль[158] (автор которой не раз сам пересекал пустыни этой страны) читается как увлекательный роман. Одно только перечисление названий отечественных трудов по географии Ирана составило объемистую книгу, в которой читатель сможет найти немало интересных работ[159]. Все эти книги, очерки, отчеты, статьи и заметки содержат огромное количество самых разнообразных — и, к сожалению, до сих пор еще как следует не систематизированных — сведений об Иране, значение которых невозможно переоценить. Литература эта в общем сравнительно доступна, но создана она не персами, а ведь по Ирану странствовали и персы, и они тоже писали о том, что видели в родной стране. К сожалению, персидские и тесно связанные с ними арабские географические сочинения почти не доступны русским читателям, не владеющим восточными языками: значительная часть их вообще не издана и хранится в различных рукописных собраниях, другие опубликованы только в оригинале и лишь немногие переведены на европейские и русский языки. Арабская, персидская и турецкая географическая литература, условно называемая мусульманской, представлена огромным количеством сочинений самых разнообразных жанров и оказала большое влияние на развитие художественной прозы особенно в Иране. Подробнее ознакомиться с нею читатель сможет по прекрасно написанной книге академика И. Ю. Крачковского, в которой он найдет также сведения о многих средневековых писателях и путешественниках, упомянутых в настоящей книге[160].
155
Восьмой имам — имам Реза, почитаемая персами-шиитами гробница которого находится в Мешхеде,
156
Шариат — свод мусульманских религиозных, бытовых, уголовных и гражданских законов, основанных на Коране.
157
Саади (1187–1291) — великий персидский поэт, автор популярнейших на Востоке книг «Плодовый сад» («Бустан») и «Сад роз» («Гулистан»). Приводится известное изречение Саади из «Сада роз».
160