Ниже начиналась освещенная голубым светом фонарей крутая гранитная лестница с каменными головами львов по сторонам. Лестница заканчивалась где-то во тьме, у самого пляжа. Тут и там по спуску в беспорядке разбросаны развесистые кроны туи и южной низкорослой сосны. И конечно, пальмы. Какой же юг без пальм?
С моря доносился ленивый шелест волн и стойкий солено-эротичный йодистый запах. Цикады пронзительно исполняли томную песню о сладости жизни и ее суете…
3. Вспышка
Вдруг я обнаружил, что стою под черным небом уже не один. На соседний балкон вышла девушка — в белом халате и голубой полотняной шапочке с красным крестиком. Девушка была миловидна сама по себе, а белый медицинский наряд, если из него контрастно выступают гладкие загорелые ноги, возбуждает неимоверно. Я сразу понял, что ей скучно одной в такую ночь, распаляющую плоть острыми запахами зрелой весны. Предлог к общению она выбрала самый тривиальный — попросила спичек, прикурить сигарету.
— Сейчас! — с энтузиазмом откликнулся я.
Осторожно, чтобы не разбудить соседа, я нырнул в номер, прихватил из дорожного саквояжа бутылку коньяку и вернулся на балкон. Девушка стояла, опершись на перила, и смотрела куда-то вдаль. Халатик ярко белел в загадочной тьме. На мое приближение она обернулась и протянула руку, изящно придерживая пальцами сигарету. Я поднес зажигалку и с хитровато-невинной улыбкой покрутил бутылкой, дескать, что с ней делать, раз есть — надо употребить…
Девушка несколько раз жадно затянулась, потом решительно отбросила сигарету.
— Пошли в комнату, раз ты такой прыткий, — прошептала она. — Кто-нибудь еще увидит…
Это было явное и неожиданное приглашение к близости. Сердце мое затрепыхалось, чуть не выскочив из груди.
Комната по соседству оказалась медпунктом, слабый свет ночника освещал белые шкафы, розоватую кушетку, огромное, сверкающее никелем гинекологическое кресло и голубоватый столик, на который я и водрузил бутылку.
— Господи, какие у тебя губки! — прошептал я, впиваясь в маленький пухлый ротик, благоухающий яблочным ароматом. Одновременно я пытался нащупать под соблазнительным халатиком трусики. Но трусиков не оказалось — моя рука скользнула по гладким упругим ягодицам. Я посадил девушку на кушетку, а сам встал на пол, на колени.
— Не надо! Не надо! — бормотала она, подчиняясь, однако, движениям моих рук, настойчиво раздвигающих ее округлые коленки.
Вспыхнувшая внезапно обоюдная страсть не нуждалась даже в коньячной прелюдии, и я сразу неистово овладел девушкой на жестком ложе кушетки. Кушетка жалобно заскрипела под неудержимым напором моего восставшего органа. Его недельное воздержание излилось бурным горячим потоком, который переполнил ложбинку ночной соблазнительницы и оросил ее пухлые розоватые берега.
— Как тебя зовут? — спросил я, чуть отдышавшись.
— Таня.
Накинув свой белый халатик, она достала из стеклянного шкафчика две мензурки, а из тумбочки — два яблока. После пары мензурок коньяку я бросил взгляд на выглядывающую из-под края халата загорелую ногу и, обхватив ее ладонью повыше коленки, вновь повалил девушку на кушетку.
Лежачок, не приспособленный к таким экстремальным нагрузкам, снова отозвался скрипучим стоном.
— Заколебал меня этот скрип! — рассердилась Таня, бросила на пол одеяло и оседлала меня сверху. Когда закончился коньяк, мы очумели от обилия поз…
4. Липарит
В номер я вернулся чинно и тихо, через коридор. Однако предосторожности мои были напрасными. Сосед уже не спал.
— Я все слышал и подпрыгивал, — откровенно признался он.
— Так неожиданно все получилось… Выпьем за знакомство. — Я опять полез в баул за бутылкой.
— Не надо! Ты уже издержал одна бутылка. У меня коньяк полный чемодан, — сказал армянин, путая, как все кавказцы, русские падежи, и откинул одеяло. Спал он в полосатой пижаме.
— Меня зовут Липарит. — Он включил светильник в изголовье кровати. — Мне пятьдесят два год, но я люблю только молодой девушка. Эта сестричка… Ой, какой девушка! Я вечером видел ее ножки.
— Ну, извини, я не знал… долго ты на нее настраивался, сам виноват. Я Дмитрий, тридцать лет.