Отношение немецких оккупационных властей к религии проще всего определить формулой «дружественный нейтралитет». Только иудаизм и католицизм были в другом, значительно более худшем, положении: первый по расовым, второй — по национальным, анти-польским соображениям. Ко всем другим конфессиям отношение было благосклонно-снисходительное. Как ни плохо понимал немецкий национал-социализм не только духовную сущность религии, но и ее политическое значение для такой страны, как Россия, он все же пытался, елико возможно, использовать в своих интересах все предыдущие большевистские «несправедливости» и гонения на Церковь. Завоеванный Восток должен был, наконец, хоть в чем-нибудь почувствовать резкую разницу между немцами и большевиками. И он ее почувствовал: немцы предоставили религии и Церкви свободу жить или умирать, как это им заблагорассудится, а затем перестали этим делом вообще сколько-нибудь серьезно интересоваться. На первый раз и это уже было не так плохо. Свободное и независимое положение составляло для верующих почти все, о чем только можно было мечтать. И это тем более, что в тот момент и большевики как-то не обращали никакого внимания на религиозную жизнь оккупированных немцами районов. Таким образом, может быть, впервые на протяжении всей русской истории религиозные чувства народа были предоставлены исключительно самим себе. Это был очень интересный опыт.
Вскоре после прихода немцев в городе открылись два православных храма, один католический, один старообрядческий и одна баптистская община. Народ повалил в православные церкви валом. Католиков в городе было около тысячи, баптистов меньше ста человек. Деревня была вся православная. Крещения детей разного возраста насчитывались тысячами, церковные браки, по большей части запоздалые, — многими сотнями. Наличные священнослужители, которых было явно недостаточно для удовлетворения всех духовных нужд, трудились до полного изнеможения. Пока не было партизан, то есть почти до лета 1942 года, священники, служившие по праздникам в городе, всю неделю разъезжали по ближним и дальним деревням. По воскресеньям около городских храмов стояли сотни деревенских подвод. Религиозный подъем был стихийным и необычайным по силе.
Доходы Церкви были также очень велики, немцы не облагали их налогами. Таким образом, открывалась возможность ремонтировать церковные здания как уже действовавшие, так и остальные. К 1944 году в городе было открыто уже восемь христианских храмов, не считая баптистской молельни. Возобновил свою деятельность также и женский Спасо-Евфросиньевский монастырь[88]. Крестные ходы по особо торжественным случаям, как, например, перенесение мощей, и по большим праздникам собирали многие тысячи людей из города и деревни, совершенно запружая улицы и останавливая движение военных автомашин. Немцы, хотя и не особенно охотно, принуждены были мириться с этим. Церковный звон, совершенно запрещенный большевиками еще в 1925 или 1926 году[89], опять зазвучал над городом. Верно, хороших колоколов взять было уже негде.
В январе 1942 года немцы арестовали католического ксёндза, и ни он, ни какой-либо другой католический священник так и не был больше допущен в город на постоянное жительство. В костёле регулярно служил, один раз в месяц, специально приезжавший для этого из Западной Белоруссии ксёндз-поляк, а иногда, в свободное от своих прямых обязанностей время, немецкий военный патер. Немецкие солдаты и офицеры имели для молитвы свои богослужения в походных храмах, но из любопытства заходили, конечно, и в городские церкви. В подавляющем большинстве случаев они вели себя вполне корректно.
Вопреки мнению немецких национал-социалистов, здоровая национальная общественность не выродилась и не умерла за длительный период большевистского владычества. Правильнее было бы даже сказать как раз наоборот: необходимые для нее душевные силы народа, как и следовало ожидать, только обновились и окрепли от гонений, преследований и борьбы. Сорок миллионов русских людей, уничтоженных советской властью за тридцать лет[90], пять миллионов солдат, добровольно сдавшихся в плен немцам в начале Второй мировой войны[91], десятки миллионов находящихся сейчас в сибирских концлагерях[92] и еще небывалое по своим масштабам во всей мировой истории явление старой и новой российской эмиграции — тому порукой. Когда будет написана история бесконечных восстаний[93] против советской власти — а над ней уже работают, — никто больше в Европе и Америке не посмеет сказать, что русский народ безропотно покорился черной силе. Как с этой силой справятся сейчас Европа и Америка, мы еще не знаем, но в том, что русский народ ее в конце концов переварит, как переварил в свое время нашествие монголов, это уже очевидно.
88
В оккупации осенью 1943 началось возрождение иноческой жизни. 25 октября 1943 из Витебска в Полоцкую обитель вернулись нетленные мощи ее святой основательницы. В 1960 монастырь закрыт вторично. Возрождение монастыря началось только в 1989.
89
В 1929 секретариат ВЦИК принял постановление «Об урегулировании колокольного звона в церквах», которым предоставил право «регулирования колокольного звона» местным горсоветам и исполкомам.
90
Распространенные в послевоенной эмиграции цифры, которые сегодня необходимо скорректировать, чтобы представлять более реалистичные, но на самом деле не менее ужасные последствия социалистического эксперимента в России.
В 1917–1940 большевики физически уничтожили 134 тыс. клириков Православной Российской Церкви и членов их семей. К концу 1930-х из 1246 российских монастырей более 1200 были ограблены, разорены или взорваны по распоряжению властей. Более 70 тыс. храмов подверглись разорению, закрытию или осквернению. Из храмовых зданий органы советской власти изъяли ценностей более чем на 7 млрд. рублей. По статистике МВД СССР (на декабрь 1953), за 1921–1938 органами ВЧК-ОГПУ-НКВД за «контрреволюционные преступления» были арестованы более 3,3 млн. человек, из которых осуждены около 3 млн. человек. В том числе во время «ежовщины» (октябрь 1936 — ноябрь 1938) органы НКВД арестовали 1420711 человек, из них расстреляли — 678407. В жертвы «ежовщины» включены и около 10 тыс. представителей ком-начполитсостава РККА (от среднего звена и выше), репрессированных в 1936–1938.
В 1930–1932 во время коллективизации оказалось раскулачено более 1 млн. крестьянских и казачьих хозяйств с общим населением 6–8 млн. человек. За период 1930–1940 принудительным депортациям и массовому переселению в отдаленные районы страны в результате раскулачивания подверглись около 4 млн. человек, из которых по ныне опубликованным данным умерли в созданных властью нечеловеческих условиях спецпоселков и мест спецпоселения от 1,1 до 2,2 млн. крестьян, казаков и членов их семей. Осенью 1932 для того чтобы сломить пассивное сопротивление коллективизации в хлебопроизводящих районах Советского Союза (Украина, Дон, Кубань) и некоторых других регионах (Казахстан, Киргизия, Молдавская АССР, Поволжье, Западная Сибирь), Политбюро ЦК ВКП(б) предприняло ряд спецмер (насильственные хлебозаготовки вплоть до изъятия семенного хлеба) для организации в перечисленных районах массового голодного мора. Секретными постановлениями Политбюро и ЦК ВКП(б) указанные районы блокировались по административным границам, выезд населению за пределы пораженных голодом областей запрещался. В итоге зимой и весной 1933 в указанных районах (в Молдавии голодали уже со второй половины лета 1932) разразился невиданный голод, жертвами которого пали, по оценкам историков и демографов, не менее 6–7 млн. человек. Это был уникальный случай в истории, когда правительство собственной страны по политическим мотивам уморило голодом несколько миллионов своих граждан, включая женщин и детей.
С начала принудительной коллективизации зимой 1930 и вплоть до лета 1940 в СССР неуклонно и поступательно создавалась система принудительного труда трудоспособного населения. Малейшее нарушение трудового законодательства влекло беспощадные репрессии — вплоть до заключения в концлагеря и расстрела. В массовом порядке репрессии следовали за нарушение следующих нормативных актов: закона от 7 августа 1932 «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной социалистической собственности» и указа ПВС СССР от 26 июня 1940 «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих с предприятий и учреждений». Закон от 7 августа 1932 предусматривал применение к «расхитителям социалистической собственности» расстрела с конфискацией имущества, а при смягчающих обстоятельствах — лишение свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией имущества. Универсальность бесчеловечного юридического постановления, прозванного «указом семь-восемь», узаконила и расширила террор государства против граждан СССР, так как почти что каждого можно было обвинить в «расхищении социалистической собственности». Работница с фабрики, укравшая катушку ниток («80 метров пошивочного материала»), или полуголодный колхозник, подбирающий оставшиеся после уборки хлеба колоски, чтобы спасти детей от голодной смерти, стали жертвами этого закона. Оказались осуждены многие колхозники, действительно подбиравшие колоски после уборки хлеба, поэтому он получил еще одно название — «закон о колосках». По подсчетам доктора юридических наук Ю. И. Стецовского, за время действия драконовского постановления арестам «за колоски» подверглись не менее 1,5 млн. крестьян.
По указу ПВС СССР от 26 июня 1940 только за июнь — декабрь 1940 в СССР были осуждены 2091438 человек. Таким образом, в 1930–1940 большевики физически уничтожили более 9 млн. граждан Советского Союза, из которых абсолютное большинство составили жертвы организованного Политбюро ЦК ВКП(б) в 1932–1933 голодомора (в среднем 6,5 млн.) и погибшие после раскулачивания спецпереселенцы (в среднем 1,5 млн.). Исходя из опубликованных материалов по динамике численности и среднегодовой смертности заключенных ГУЛАГа в 1930–1940, мы можем с осторожностью предположить, что в лагерях погибли не менее 500 тыс. человек. Остальные пали жертвами расстрелов и карательных акций при подавлении крестьянских восстаний 1930–1932.
91
К январю 1942 по оценкам ОКХ на Восточном фронте были взяты в плен от 3,35 млн. до 3,8 млн. человек. В советском плену к 1 января 1942 находились чуть более 9 тыс. немецких военнопленных.
92
Летом 1950 общая численность заключенных в лагерях, тюрьмах, колониях и на этапах достигла 2,8 млн. человек, на 1 января 1953 — 2472247 чел. в лагерях и колониях и 152614 чел. в тюрьмах.
93
По расчетам краеведа Б. В. Сенникова, численность населения Тамбовской губернии после знаменитого восстания 1920–1921 сократилась на 200–240 тыс. человек. По официальным данным ОГПУ за январь — апрель 1930, по Советскому Союзу было отмечено более 6 тыс. случаев разных протестных выступлений и вооруженных акций в связи с принудительной коллективизацией, в которых участвовали почти 1,8 млн. человек.