— Арфальк не вернулся! — взвизгнула мама. — Пираты…
Она захлебнулась собственным голосом и замолчала.
— Пираты были всегда, — фыркнул отец. — Ты что, хочешь, чтоб мальчишка сидел дома? Няньку из него хочешь сделать? Посудомойку?
За дверью наступила тишина — нехорошая тишина. Аррен поспешно отступила: сообразила, что сейчас будет. Отец вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Её он не заметил. А пираты и вправду были — в те годы они даже напали на порт Фельсандир и сожгли его дотла. Взяли на абордаж и корабль Скогольда: на его счастье, рядом проплывал корабль Короля — на его счастье, пираты увидели флаг с Золотым Львом и отступили.
Скогольда спасло чудо — но чудо уже не пригодилось Мерри. Ему саблей перерубили горло; он не прожил и минуты. Похоронили его по корабельному обычаю, в море. Старик Фёлькварт сказал, что её отец только потому не сошёл с ума, что ему нужно было кормить её. Её, Аррен. Между матерью и отцом особой любви давно не было.
Мерри в городе любили, по нему горевали.
Отец осунулся, под его глазами пролегли тёмные круги.
И вот теперь Аррен, наконец, поняла его. Из-за него погиб Мерри. Из-за неё Къертар. Вся их семья проклята.
Впрочем, отца она давно простила.
Только бы он приезжал почаще! Если бы не он, она бы уже сошла с ума.
Ведь мать стала словно чужая, порой могла отвесить оплеуху — просто ни за что. Аррен всё чаще уходить из дома, прятаться у подружек, а то и вовсе — забираться в самую глубь острова, и сидеть там, на краю меловых обрывов, бесцельно глядя вдаль. Ей всегда казалось, что там, вдали, за ярко-синим морем, блестевшим на солнце так, что болели глаза — там лежит что-то, что она обязательно должна понять.
Домой она не возвращалась — ведь по правде, вернись она или нет, мало что поменялось бы — мать почти безвылазно сидела в своей комнате, задёрнув шторы; бывало и такое, что Аррен не возвращалась, ночевала у Тисвильды Рябой или Джессики Пухлой — и мать поутру, даже не задавала вопроса, где она была. Если бы не толстуха Фавра, что за небольшую плату убиралась, мыла полы и готовила густую (и не слишком вкусную кашу), Аррен казалось, что мать бы просто умерла с голода. Она могла лежать в своей спальне целыми днями, а потом вставала, и, безучастная, ходила по дому, словно привидение — а потом вдруг впадала в другую крайность — становилась неестественно весёлой, примеряла наряды, танцевала посреди просторных комнат, выбегала на рынок — и возвращалась с совершенно ненужными покупками.
Подруги Аррен поначалу даже были рады, что она проводит у них столько времени — они тащили её на веранды и чердаки, перемывали косточки здешним парнишкам, да хвастались новыми украшениями. Девочка ещё помнила звонкий голос Тисвильды:
— Ари, смотри, смотри, какую штуку мне подарили!
Она одевала ожерелье из тигрового глаза — и вся сияла.
— Красивая, — улыбалась Аррен.
Подружка и вправду казалась в этом момент красавицей — несмотря на рябое лицо и редкие, рыжеватые волосы, которые всегда выглядели словно немытые.
У Аррен украшений не было — ни серёг, ни бус — мать, казалось, забыла об её существовании, и уже давно не прикупала ничего из одежды. Жили они в богатом, старинном доме, а ходила девочка, как последняя нищенка — в одежде, чисто выстиранной и залатанной, но отнюдь не новой. Соседи жалели девочку, да порой отдавали её одёжку подросших дочерей; а кое-кто и посмеивался над дочерью Эйлагерлы. Самое глупое во всём этом было, что у Эйлагерлы серёг хватало: были у неё в шкатулках и кольца, и перстни, и даже диадемы. Но забыла мать о существовании дочери — а может, и видеть её не хотела — ибо было что-то в Аррен такое, что чрезвычайно напоминало ей отца. Моряки сказывали, что давно нашёл себе Скогольд новую жену, на Далёком острове, но продолжает возвращаться — из жалости.
Однако, прошли годы — и перестало ладиться у Аррен, как с парнями, так и с девчонками. Бывшим её подругам надоело, что она вечно напрашивается на ночёвку; парни выросли и вправду уплывали из Келардена — кто юнгой на корабле, кто по торговым делам. А кто-то и оставался. Однако, немногие желали возиться с замарашкой, дочерью сумасшедшей.
А единственный её друг теперь лежал мёртвым.
На Поле Битв, присыпанный землёй.
Она отворила двери в свою комнату — когда-то роскошную, но уже давно пустую и неприветливую; упала на кровать и наконец-то разрыдалась.
Аррен спустилась вниз к обеду. Глаза у неё опухли от слёз, от голода мутило, царапины и порезы распухли и болели немилосердно. Фавра только всплеснула руками — и увела её в свою комнату, умыть и перевязать. Сначала она промыла ранки вином, жгучим, как уксус, потом протёрла смоченной в воде тряпицей, и наконец, смазала целебной мазью. Мазь щипалась, и от неё шёл приятный холодок.