— Ладно, — сказала она. — Ухожу.
Фавра отняла ладонь. Лицо у неё было красное, слёзы лились из маленьких глазок.
— Ну, ты хоть… там…
Аррен наклонилась и поцеловала её в лоб.
Она взяла котомку и вышла на улицу — и воздух внезапно показался её необыкновенно чистым и ясным. Она остановилась и вдохнула его глубоко-глубоко. За дверью слышались рыдания Фавры. А затем створка захлопнулась, и её жизнь изменилась навсегда.
Все по-прежнему смотрели на неё, но Пристань казалась ей далёкой, словно она смотрела в уменьшительное стекло. Неизменные яблоки и сырая капуста, гуси на улицах и свиньи во дворах, старик Фёльквард и кумушки — всё это по-прежнему осталось на местах, и в то же время — словно кануло в прошлое.
— Она идёт, она!
Она слышала шёпоток, и впервые ей было всё равно.
«Къер, — шепнула она, — кажется, я понимаю тебя».
Солнце светило в спину, согревая. На одной из улочек, она увидела Фанью: вид у неё был такой бледный, словно она сама стала привидением. Аррен захотелось подойти к ней, пожалеть — но ноги несли её дальше. Она спустилась по ступеням и свернула на улицу Корабельников; повеяло гниловатой рыбой, потом и чем-то чужеземным — пряностями с дальних Островов.
И тут кто-то ухватил её — обернувшись, она увидела высокого, щекастого парня с препротивной ухмылочкой на лице.
— Ага, да это же ты! — фальшиво-жизнерадостно сказал он. — Ишь какая расфуфыренная: сразу видно — от Короля.
Одежда на ней и впрямь была та самая, подаренная королём Эдвардом. Аррен напрочь об этом забыла. Её новый знакомый судорожно оглянулся: людей на улице почти не было.
— А знаешь что, цыпа, давай-ка пройдём с тобой кое-куда…
Аррен рванулась, но пальцы, впившиеся в ключицу, казалось, были стальными. Она отчётливо поняла, что попала в капкан. Чего хотел от неё ражий детина? Узнать, не одарил ли её чем король на прощание? Она отчаянно оглянулась — но нет, кто придёт на помощь. Аррен низко опустила голову. Ей было жалко себя до слёз — но вместе с тем к ней пришло какое-то смирение. Должно быть, это расплата. Собравшись с духом, она подняла глаза… и в этот миг кто-то расквасил мясистый нос её мучителя кулаком.
Кровь брызнула прямо на золотистую рубаху. Парень покачнулся, и кто-то сделал ему подножку. Его голова глухо стукнулась об угол дома, он всхлипнул и затих.
— Живой, — фыркнул знакомый голос. — Очухается к вечеру.
Она невольно села на землю: вокруг неё стояли Мерк, Горд и Флин.
— Ты того… — неловко сказал Флин. — Ежели чё. Ну…
— Да, — согласился Мерк. — Кер бы он, того.
Горд молча дёрнул щекой.
Дом Боргольда был большой и одряхлевший — с деревянными колоннами и даже кариатидами. Кариатиды, вырезанные из светлого дерева, стояли по сторонам от дверей. У той, что слева, трещина пролегла через щеку; от этого казалось, она ехидно ухмыляется. К дверям, как и у дома Скогольда, вело четыре ступеньки.
Девочка толкнула тяжёлые сворки — они отворились с протяжным скрипом-вздохом, и очутилась в светлом помещении, с лавками и столом. За последним сидели люди — довольно нарядного вида. Аррен решила, что это охрана: в мелконаборных кольчугах, высоких сапогах. Шлемы они сняли и положили рядом, на лавки; там же лежали и клинки — настоящие мечи, в потёртых ножнах. Их было троё: один безусый, второй постарше, и третий — с сединой в бороде.
По столу стучали резные кости; рядышком лежали мелкие монеты. Охранники проводили девчушку равнодушными взглядами и вернулись к игре.
— Боргольд у себя, наверху, за дверью с изображением льва, — всё-таки снизошёл франтоватый молодчик с лихо подкрученными усами. — Не заблудишься, девочка?
Аррен помотала головой.
Сердце снова отчаянно застучало.
Она пошла вверх по лестнице, и каждый шаг отдавался в груди глухим «Тук!», «Тук!».
Дом торговца выглядел так, как некогда выглядел дом её отца: резные перила, роскошные ковры, гобелены на стенах — но здесь всё это было вычищено, отполировано, ухожено. Сразу было видно — дом любили. В пушистом ворсе тонули ноги; он приятно щекотал пятки. Доспехи рыцарей, чешуя драконов на гобеленах — так и блестели, вышитые золотой нитью.
Она прошла мимо дверей — первая, вторая, третья…
Вот и она!
Сердце подпрыгнуло и затрепыхалось.
Поверх панели из резного дуба была прикреплена голова льва — бронзовая, начищенная до блеска. Она была оскаленной и грозной, и всё же… было в ней нечто такое, от чего всё внутри переворачивалось. Лев не казался злым.