Губы пересохли, а пальцы задрожали — но она упрямо толкнула дверь.
Кабинет был роскошен — не утомлённой роскошью востока, но сибаритством человека, избороздившего все моря и ценящего удовольствия жизни. В другом конце кабинета стоял стол, на который можно было улечься, по меньшей мере, втроём. (Если, конечно, быть такой худышкой, как Аррен). Стену слева украшало резное панно; на стене справа висела карта — от неё захватывало дух: она была нарисована яркими красками на дорогой белой бумаге; там были и горы, и моря, и острова, и всё, что пожелаешь. И даже крохотные каравеллы, упрямо бороздящие волны, и чудесная рыба Кит — она пускала фонтанчики, нежась в скалистых заливах.
Помимо этого, в кабинете было всё, что можно представить: астролябии, гномоны, клепсидры и песочные часы; компасы в виде плавающего кораблика в плошке с водой; резные фигурки каравелл. Растения, совершенно невиданные и пышные, в керамических кадках; и наконец, пёстрая, какая-то несуразная птица в куполообразной клетке. Птица висела вниз головой; она внимательно посмотрела на Аррен чёрным глазом и пробормотала себе под клюв:
— Нет, вы видели такое?
После чего засунула голову под крыло.
И всё же, из всего этого великолепия, прежде всего бросался в глаза сам Боргольд. Он и впрямь напоминал большого, грузного медведя; был одет в простую, поношенную рубаху, и так резко выделялся из всего вокруг, что Аррен показалось, будто он нависает над ней, подобно великану.
— Это кто ещё такая? — буркнул он. — Что за малявка?
— Я Аррен, — сказала девочка, от волнения переминаясь с ноги на ногу.
Его взгляд будто прожёг её насквозь.
— Аррен, значит, — наконец, пророкотал он.
Долгое время он рассматривал её, изучал — так, как торговец на рынке изучает барашков, или коллекционер — редкого жука. Наконец, хмыкнул.
— И чего же желает от меня дочь Скогольда?
Она вытерла вспотевшие руки о бёдра.
— Заберите меня, — едва слышно пошептала она. — Возьмите на корабль юнгой.
Девочка сглотнула.
— Я не могу оставаться в Келардене.
— Вот оно, значит, как, — сказал, наконец, Боргольд. — И почему же ты хочешь уйти?
— Меня убьют, — просто сказала Аррен. — Убьют или затравят.
Она поколебалась.
— А может, сойду с ума.
Моряк вздохнул.
— Да, я слышал эту историю, не приведи Лев… Но почему ты пришла ко мне? Не к Вистольду Сизому или Шарфальду?
— Къер, — вырвалось у Аррен. — Къер велел мне пойти сюда.
Она побледнела, её прошиб холодный пот.
Брови у моряка приподнялись.
— Вот, значит, как…
Молчал он долго, задумчиво поигрывая фигуркой какого-то заморского божка на столе.
Внезапно, его губы растянулись в улыбке:
— Экий паршивец! Велел, а?
А потом снова омрачилось.
— Хороший он был паренёк, твой Къертар. Ты ведь тоже так думаешь, верно?
Аррен кивнула, не в силах говорить. Слёзы душили её.
Боргольд сплюнул прямо на ковёр.
— Хороших людей Лев забирает быстро, а всякое дерьмо плавает. Видать, и я не так уж хорош, как думаю, — он хохотнул.
И снова посерьёзнел.
— Ладно, к ведьме комедию. Беру я тебя. Къертар мне как-то говорил про тебя — а у мелкого паршивца взгляд был намётанный, в людях он не ошибался никогда. Капитан бы из него вышел на загляденье.
Аррен замерла, онемев от счастья, не в силах поверить своим ушам.
— Но, — вдруг слабо возразила она, не понимая, зачем она это говорит. — На улицах про меня говорят…
Капитан презрительно цыкнул зубом.
— Если бы слушал всё, что говорят, то никогда бы не привёз даже свой первый груз. Каково тебе без него, малышка?
— Пустота, — медленно сказала Аррен. — Бесконечная, тягучая пустота, которая никогда не заполнится. Словно у меня внутри рана, с коростой, и она не заживает. А я чувствую, что всю жизнь буду его помнить. Это как болезнь, которую ничем не вылечить. Я никогда никому не буду нужна.
Она закрыла лицо руками:
— И мне никто никогда не будет нужен. Почему он в Царстве Льва, а я здесь? Это я, я, взяла его за руку и довела до Алых Врат. Я недостойна жить. Недостойна жизни.
Слёзы застилали её глаза, она не видела Боргольда, но слышала его голос.
— Знаешь что, девочка, — хмуро сказал он. — Я знал Къертара. Он был совсем мальчишкой — и совсем мужчиной. Он бы не отдал жизнь за того, кто и козьих катышек не стоит. И ещё — заканчивай-ка реветь. Мне на корабле плаксы не нужны.