Коридор был устлан ковром.
Ковёр был под ногами добротным, но порядком вытертым. Идти было непривычно, Аррен то и дело швыряло от одной стены к другой. Наконец, она приноровилась переносить вес то на одну ногу, то на другую; и всё равно пару раз пребольно стукнулась головой.
Путь завёл её в тупик; под ногами был большущий люк. К счастью, рядом было что-то вроде рычага для его открытия; Аррен приподняла его и проскользнула внутрь. Она спустилась по скрипучим ступеням из граба, и…
Вдруг поняла, что заблудилась.
Наверно, мои дорогие читатели тут воскликнут: какого чёрта ей понадобилось лезть вниз? Хорошо им судить, когда они сидят в уютных креслах — тут уж всякий бы разобрался в чертеже корабля! Сказать по правде, Аррен так растерялась от всех этих новых в её жизни событий, что мы не будем слишком её винить.
По крайней мере, я уж точно не стану.
По ходу, она оказалась в трюме; и там ей вдруг невероятно понравилось.
Потолок поддерживали столбы из бука — «пиллерсы»; отец как-то рассказывал ей о снастях, корпусе и такелаже — и кое-что она да запомнила.
А между ними чего только не было!
Здесь стояли здоровенные пузатые бочки, укреплённые бронзовыми обручами — наверняка в них везли вино и масло, а может (чем Ведьма не шутит?) и квашенную капусту с клюквочкой, и знаменитые островные солёные огурцы.
Сверху, на балках, висели колбасы и прочие копчёности; а также пучки каких-то диковинных трав. В здоровенных ящиках, составленных пирамидой, почивал до прибытия неведомый Аррен груз; нечто не слишком понятное лежало и свёртками, умотанное в промасленную пергаментную бумагу.
А вот и оружие — копья, клинки, доспехи — хищно поблёскивали из угла.
Хотя «Клык Льва» и считался мирным торговым кораблём, но без оружия в Море никогда не выходил ни один здравомыслящий моряк. Личное оружие наверняка хранилось в кубрике, ну и там, по каютам, а здесь лежало ничейное — запасное.
У входа, зацепленный за крюк, висел старинный фонарь; в нём теплился крохотный огонёк. Ещё один фонарь висел в конце трюма. В этом полумраке собранные внутри сокровища казались таинственными, притаившимися.
Обёрнутые в мягкие пледы, почивали амфоры — такого вина не делали в Келардене, это было восточное. Трюм был не слишком высоким и не слишком широким; и всё же, среди всего этого нагромождения вещей, тюков, ящиков и бочек легко было заблудиться, как в лабиринте. Аррен подумала, что здесь можно спрятаться, и никто её вовек не найдёт.
А ещё — здесь явственно ощущалось само присутствие кеча: как будто она забралась через глотку и оказалось в самом брюхе у Льва. Могучее, спокойное, вдохновляющее.
— Я доверяю тебе, — вдруг сказала в пустоту Аррен. — Я верю тебе. Неси меня.
Кухня — она же камбуз — была довольно просторной; как раз, чтобы вместить матросов. Посередине стоял длиннющий стол; моряки сидели на лавках, просунув под столешницу ноги. Комната освещалась раскачивающимися под потолком лампами, отчего тени метались, туда-сюда, как ошалелые.
Кухня была отделана просто роскошно; не хуже, чем на иных кораблях кают-компания. Стены с мозаикой из красного и чёрного дерева; надраенные до блеска бронзовые детали; картины на стенах — красивые и наверняка дорогущие; уж всяко не каждый может их себе позволить. А изображено на картинах было море: море, море, сплошное море. Порой с парусниками, порой без; иногда у берегов, иногда — бескрайнее, ограниченное лишь рамкой. Жемчужно-розовое в лучах рассвета; седое, злобное, в брехливой буре. Картин было с десяток: стоило посмотреть на одну, как тут же вспомнился дикий гул ветра, который летел и завывал на лету, будто бешенный гончий пёс; а переведешь взгляд на другую — и вспоминалась тёплая, ласковая вода у бухты, которая, словно парным молоком, окутывает ноги.
Сразу было заметно, что камбуз — место для матросов «Клыка» особое, а обеденная церемония — нечто вроде священнодействия.
Она уселась рядом с матросами, робко поджав ноги; и тут же пред ней поставили совершенно невообразимое блюдо — должно быть, печёное мясо, с зелёным горошком, с несколькими ломтиками лимона, с тремя густо-бирюзовыми перышками лука, с ароматной подливой…
У неё тут же потекли слюнки — сколько времени она уже не ела?
— Ешь, — ласково сказал кто-то за спиной, и она даже не видела этого человека, только слышала его приятный, скрипучий (будто несмазанный) голос, ощущала его аромат — аромат кухни и всевозможных чужедальних специй.
От него пахло и кардамоном, и гвоздикой, и перцем (причём сразу же и чёрным и красным), и апельсинами, и луком, и сладкой пастилой. И, не в силах обернуться, Аррен и впрямь стала есть — помогая себе аккуратной вилочкой и ножом. Она вспомнила свои дни, когда жила впроголодь, зачастую вообще не приходя домой; и слёзы сами собой потекли по щекам.