А иногда, ранним-ранним утром, в щель между домами, можно было увидеть проклятые купола Яджуидара, из-за которых он и попал сюда. Они казались прозрачными, словно горы, когда смотришь на них издалека; зловеще-алые, словно призраки, вопиющие об отмщении.
Рамда вздохнул и снова уселся на пол; стоять на цыпочках и рассматривать развалины было утомительно.
— Ну что ж, попался ты, словно мышь Льву, — горько пожаловался он собственной тени; больше разговаривать в темнице всё равно было не с кем.
И вдруг тень заколыхалась, заклубилась и стала и впрямь похожей на льва; мальчик в испуге попятился. Тень оскалила клыки и зарычала:
— Думаешь, тебе тяжело? Подумай о своей сестре!
Мальчик подумал, что от голода ему просто чудится, и робко возразил призраку:
— Моя сестра лежит на подушках, и наверняка есть и пьёт досыта; а я сижу тут, и горло у меня пересохло, как колодец в пустыне.
— Тебе тяжело сейчас, но будет легко потом, — возразил Лев. — Сестре же твоей легко сейчас, но жизнь её будет погублена, если ты ей не поможешь. Довольно жалеть себя.
И тут Рамда ощутил горький укол раскаяния; он вскочил на ноги и стиснул кулаки.
Слёзы брызнули из его глаз.
— Но что я могу сделать? — простонал он.
— Было бы желание, а пути найдутся, — тень задрожала и истаяла словно дым. — Вскоре я пошлю к тебе тех, кто протянет тебе руку.
— Постой! — воскликнул Рамда. — Неужто это Ты, Господин, и ты явился нам потому, что мы всегда верили в Тебя?
И тихий голос, неверный, словно шелест ветра в пустыне, сказал ему:
— Каждому будет дано по вере и заслугам его.
И тень исчезла, а Рамда, перепуганный и ошеломлённый, так и остался стоять посреди темницы, гадая — быть может, ему это приснилось?
Лавка старьёвщика располагалась между храмом Баала (так назвал его Жувр — для Аррен это было лишь здание с быками у фасада) и небольшим фонтаном, где чистая, холодная вода извергалась из гипсовой головы тигра, в округлую мраморную чашу. В чаше плавали белые лепестки. Матросы наполнили фляги и напились; Аррен тоже. Вода была до странности студёной; он неё мёрзли руки, который она сложила ковшиком, и ломило зубы.
К дверям старьёвщика (а также менялы и скупщика краденного, не гнушающегося даже пиратами, как поняла Аррен из пояснений Фошварда и Жувра), вело три ступени, изрядно пошарканные, словно по ним ходили толпы посетителей. Дверь была высокая, арочная, дубовая, и утопала в стене; у девочки возникло ощущение, что её не вышибить и тараном. И уж точно разъярённый покупатель не высадит её плечом. Вместо дверного молотка на ней висела голова какого-то божка; голова чрезвычайно ехидно и препаскудно ухмылялась. Однако Фошвард к ней не притронулся — вместо этого он постучал в дверь каким-то странным образом: два быстрых, резких удара, потом пауза, и снова три, один за другим. За дверями послышалось шарканье.
— Открывай, — буркнул штурман, — свои.
Аррен отчётливо услыхала старческое кряхтение.
Внутри что стукнуло (снимают засовы, догадалась она), двери скрипнули, и она увидела согбенного старичка, подслеповато щурящегося снизу вверх на великана Фошварда.
— Какие-такие тут свои ходят посерёд… — задребезжал он.
И вдруг выпрямился, будто вырастая на целую голову, в глазах его мелькнуло понимание, и он широченно улыбнулся желтовато-чёрными зубами.
— А! Так вот какие свои! — весело воскликнул он, и фамильярно, совершенно по-панибратски обняв моряка за плечи, настойчиво провёл его внутрь, цепким, острым взглядом окинув улицу. — И вы тоже, тоже заходите, гости дорогие, — в голосе вновь проснулась стариковская ворчливость. — Нечего там стоять, улицу мозолить. Чай не изваяниями родились.
В движениях старика было что-то паучье, и Аррен вдруг подумала, что она попала чудовищу на съедение. Но делать нечего — матросы вошли, и она прошла вслед за ними.
Не оставаться же в Тартааше одной?
Аррен осторожно ступила в полутемную комнату, и тут же двери за нею затворились. Она услышала стук и щелчки — это её новый неприятный знакомый задвигал засовы, навешивал щеколды. Наконец, он удовлетворённо прищёлкнул языком, прикрыл дверь шёлковым гобеленом и повернулся к ним.