И испугалась, жутко испугалась — не за себя, а за него. А потом на переулке послышался грохот: должно быть, конь понёс, возок опрокинулся, и парни по шумок испарились. А Къер так и стоял, тяжело дыша, а потом вдруг обмяк, словно из него вытащили вязальную спицу, повернулся к ней и улыбнулся.
Или, вот ещё был случай: когда у Ифтильды пропало колечко (подарок одного шалопая), всё, конечно, свалили на Аррен. Собственно, после этого её и перестали пускать на ночлег, и устроили натуральную травлю — по всему городу в неё летели тухлые капустные листы, при её появлении все начинали перехихикиваться, а едва она отвернётся, повышали голос до преувеличенно громкого шёпота: «Блаженная!».
Тогда они с Къером решили пойти, поискать земляники — вообще-то, земляника на острове не росла, её завозили с Южных островов, и выращивали рядом с заморской картошкой. Неподалёку от города, в излучине реки, был брошенный хуторок — три домишка и огороды. Земляника там вымахала здоровенная, словно её поили колдовским зельем.
Едва вышли из города, как наткнулись на Ифтильду с компанией.
— Верни колечко, оборванка! — обидно крикнула бывшая подружка, а парни кругом захохотали.
Тогда Къер вышел вперёд, и спокойно, как-то по-взрослому, сказал:
— Такой дуре ряженной, как ты, и кольцо не поможет. Век в старых девах проходишь.
Ифтильда открыла рот и закрыла, побледнела.
Даже парни остолбенели от наглости. Впрочем, семью Къера уважали: насмешки сами собой, как-то поутихли. А Ифтильда — вот уж чудо из чудес! — однажды догнала её в узком переулке и даже извинилась. Сбивчиво, отчаянно краснея. Впрочем, больше они всё равно не общались.
А Къер ей потом сказал, когда они сидели и удили рыбу в камышах возле плакучей ивы:
— Знаешь, если тебя оскорбляют дураки, это всё равно, как услышать похвалу от умного.
Картины прошлого поблекли, и она вновь вернулась на чердак.
Девочка уткнулась лицом в колени и зарыдала.
Ели она не нужна и Къертару…
Будь он проклят, проклят, проклят!
До сегодняшнего дня она и не задумывалась о свадьбе — первая посмеялась бы, скажи кто об этом, а то и засунула насмешнику за шиворот комок грязи. Но теперь… Выходить замуж за Къертара она по-прежнему не желала (сама идея свадьбы вызывала у неё серьёзные сомнения), но вот видеть, как он улыбается этой Фанье…
В глубине души, Аррен, конечно, знала: Къертар её не бросит. Но тем сильнее была обида — понимать, что останешься лишь другом для того, кого ещё недавно и не мог помыслить кем-то иным. Обида разъедала, и слёзы текли — горькие, хотя и немного себялюбивые.
А ведь праздник уже начинался…
Пусть он ждёт, ждёт сколько угодно — она не выйдет к нему навстречу.
Вот так и рассорились они с Къером из-за сущей ерунды (как оно всегда и случается с наилучшими друзьями): а впрочем, может, и не ерунды — смотря с какой стороны посмотреть. Обычно они ссорились по раз тридцать дню — и тут же мирились, ибо не могли прожить друг без друга.
Но на этот раз всё было по-другому.
На миг раскаяние посетило девочку — праздники в Пристани бывали редко, неправильно было, лишь Къертара этого удовольствия из-за глупой ссоры — но она лишь сжала кулаки. Если так, то на праздник не будет смотреть и она — это казалось справедливым.
На улице становилось шумно — должно быть, начинались приготовления к веселью. Даже слишком шумно — крики, галдёж, звон… оружия? Аррен оцепенела. Оружие? Откуда — в мирном Келардене? Может, приехал погостить один из Королей? Она утёрла слёзы — размазала их по лицу. И даже почти решила спуститься — посмотреть, из-за чего сыр-бор.
И в этот миг на лестнице послышались тяжёлые шаги. Толстуху Фавру она узнала сразу — ещё до того, как открылись двери. Немного глуповатая, но неизменно благодушная старуха была, казалось, чем-то встревожена. Тяжело отдуваясь, она опиралась на косяк.
— Аррен, дочка, — наконец, сказала она. — Иди спрячься в Общинном Доме.
— Зачем? — растерялась девочка.
— Слушай, что тебе говорят! — буркнула толстуха. — Дольше проживёшь. Сказывают, война пришла. Тролли идут.
Аррен окаменела.
— Вот-вот подоспеют. Иди уже, бестолковка!
Как Аррен оказалась на улице, она не помнила.