Аррен проснулась. И долгое время пребывала в том удивительном, волшебном состоянии между мечтой и явью, когда не знаешь — ты уже проснулся или тебе всё это чудится? Наконец, стук и голоса внизу убедили её в том, что она уже не в мире грёз. Она с наслаждением потянулась. Ветерок залетал из приоткрытых ставен; узорные, солнечные пятна лежали на покрывале. Вставать не хотелось просто ужасно.
Она спустила босые ноги вниз, какое-то время поболтала ими над пушистым ковром и, наконец, встала на него. Ворс щекотал пятки. Аррен переоделась; сменила пижаму на обычное платье. Сейчас, в свете солнца, неторопливо, с расстановкой, выплывающего из-за Края Мира, всё произошедшее вчера казалось сном.
Добрым или дурным — кто знает?
Ей на миг показалось, что она спустится вниз — и вдруг окажется, что всё ей приснилось: Фейна, вдыхающая пламя, Рамда, превращённый в мышь, визит блистательного эмира… И вправду, разве могло такое быть на самом деле? Это всё чепуха, ерунда, ей просто приснилась восточная сказка.
Увы, обеспокоенные лица матросов внизу убедили её, что всё было взаправду…
— А, это ты, воробушек, — прогудел Фош. — Садись, поешь.
Позавтракали чечевичным супом, лепёшками с мёдом и финиками.
Восточная еда казалась Аррен с непривычки чересчур перчёной, сладкой и жирной одновременно.
Пьерш толковал ей с видом ценителя:
— Без жира и сладостей в сильную жару или сильный холод с ног свалишься; вон на Северных островах вообще сало с хлебом едят, дикость-то какая! А перец, гвоздика, кардамон — нужно, чтобы всякую гадость из живота вывести. У нас то её почти не водится, а вот тут, на юге — навалом. Будешь потом, как беременная, с животом ходить.
— Почему как беременная? — изумилась Аррен.
— Потому что, — наставительно пояснил Пьерш, — гадость змееподобная внутри заведётся и тебя разопрёт.
Аррен замутило.
Она подвинула к себе чашку горячего, противного чая со специями и залпом выпила.
Потом поднялась наверх — проведать Фейну.
Ведьма спала; её губы покрылись корочками, а дыхание было частым; девушка разметалась по покрывалу. У её постели всё также сидел Келлар; он задумчиво играл её густыми, рассыпчатыми чёрными волосами — поверх одеяла они походили на свернувшихся в кольца змей. Аррен тихонько прикрыла дверь.
Эмир Джаншах расхаживал по покоям. Его губы растягивала усмешка, а порой с них срывалось рычание. Если бы эмира кто-то увидел со стороны, то счёл бы бесноватым. Обутый в грязные сапоги, он делал три стремительных шага вперёд — по роскошному, белому ковру — и три назад; а затем вдруг остановился посреди комнаты — и захохотал.
К слову сказать, покои его были обставлены с приторной роскошью; тончайшая роспись стен — небрежно скрыта шкурами тигров; масляные светильники на стенах давали тусклый свет: окон в комнате не было. В кадильнице курились благовония; зелёный дым стекал вниз, пухлым облаком расплываясь у ног.
В углу стояла кровать под синим балдахином. Ложе было устлано тончайшими шелками; на нём возлежали три невольницы, следящие за господином испуганными глазами. Они были тоненькими и стройными; на них были алые набедренные повязки из атласа, расшитые бисером.
Но наложницы с телами цвета золотистого лотоса не прельщали более Джаншаха; он был похож на стервятника, учуявшего добычу.
Выдвигаться решили ближе к вечеру.
Келлар переоделся в драный полосатый халат; грязновато-белая чалма не первой свежести и чувяки завершали его наряд. Они вышли из дома и заперли за собой дверь. Солнце садилось и светило через кипарисы расплавленным зелёным золотом, словно гигантская лампа. Город нежился в вечернем мареве. Сумеречный залив отливал латунью; солнце расплескалось в нём, будто тонуло.
Вначале они шли через район зажиточных горожан; на пути попадались аккуратные, ухоженные дворики с апельсинными деревьями и сикоморами.
Порой им встречались девушки, с лицами, пресытившимися от сладострастия, в башмаках на высоких каблучках, с обнаженными плечами, с ожерельями из тигрового глаза и большими золотыми серьгами в ушах. Их бронзово-тёмные волосы отливали порфиром заката. Девушки смеялись переливчатым, серебристым смехом — и томно окидывали северных чужеземцев манящим взглядом из-под неправдоподобно длинных ресниц. Аррен тартаашские прелестницы показались отвратительными, как пересоленный суп.