— Я не хочу, — шептала Сималь, — не хочу. Лучше я убью себя.
На миг она и впрямь представила, как это будет: соорудить петлю из ткани, захлестнуть… за что её зацепить? А впрочем, вот — за светильники на потолке. Как только фантазия стала осуществимой — она приблизилась, стала страшной. Если вешаться — то надо быстро, резко, чтобы хрустнула, сломалась шея, иначе долго будет висеть, мучиться… Язык вывалится, ты попытаешься снять петлю — но не сможешь… Теперь Сималь смотрела на светильники, не могла отвести взгляд.
А ещё говорят, что повешенные непременно обгаживаются.
Сималь передёрнуло.
«Тогда нож», — подумала она.
Ножа у неё не было — но ведь можно попросить его, например, чистить персики.
Холодное, острое лезвие входит в грудь. Направить его правильно — между ребрами. Напротив того самого горячего, что вздымается, колотится и захлёбывается в груди.
И вновь картинка была до ужаса, болезненно яркой: вот, она приставила лезвие, колеблется… Чтобы не передумать, резко вгоняет в грудь. Оно идёт плохо, туго — куда больнее, чем ей казалось. И тут, в последний миг, когда уже ничего не изменить, к ней приходит ужасное, звериное, отчаянное желание жить. И она лежит в луже тёмной крови, и умирает — и последняя её мысль: «какая дура!»
Вдруг ей показалось, что её голова лопнет — и ей совсем не придется ничего решать.
И тогда ей явился Он.
Это походило на видение: когда человек находится на грани жизни и смерти, его часто посещают безумные мысли, странные образы, поразительные по своей смелости мечты — и самые глупые надежды.
Её надежда была в облике Льва.
Лев был огромным и золотым, и он него исходило мягкое сияние, которое смягчило и растворило её боль.
— Не стоит совершать непоправимое, дитя, — сказал Он.
Сималь свернулась клубочком на постели и разрыдалась.
Аррен впервые ехала на лошади так долго (в Келардене на них только изредка катались), что натёрла себе такие места, о которых в приличном обществе даже не говорят. Воины эмира ждали их у холма Смерти. Они сидели на песке, на стёганных покрывалах, или стояли, держа лошадей в поводу. Лошади были навьючены, но поклажа была лёгкой — до Яджуидара было недалеко. Южане были одеты в мелконаборные кольчуги, скрытые под джуббами или плащами; на головах были шлемы, внизу обмотанные тюрбанами. Лица были повязаны платками, оставляя лишь яркие, неспокойные глаза — подобные платки необходимы, чтобы не вдыхать мелкую, рассеянную в воздухе пыль.
Джаншах, одетый бедно и неприглядно, легко вскочил на коня и хлестнул его плёткой:
— Вперёд, — только и сказал он.
Ехали до Яджуидара долго.
Ещё нет-нет, да и встречались деревья — настоящие одряхлевшие чудовища — сухая, растрескавшаяся кора, раскинутые скелеты ветвей, вспучившие, разломавшие корку песка узловатые корни.
А потом и впрямь началась пустыня.
Песок, песок, снова волны песка.
Вначале сидели на лошадях, а затем вели их в поводу; солнце окончательно утонуло в абрикосово-кровяном мареве за скалистыми отрогами.
Горы, сколько они не шли, не казались ближе; только выросли вверх, закрывая собой половину меркнущего небосвода. Море было видно едва-едва — ослепляющей полоской; зато скалы придвинулись, нависли. Ветер завывал в ущельях, сметал песок с барханов.
Смерклось; в городе позади зажигали огни. Аррен вдруг подумала, что едва различает своих спутников — они тонули в темноте, как картошка в супе. Темнело тут куда быстрее, чем на Островах. Не успеешь оглянуться — и вот: барханы тянуться смутными тенями, и всё становится неправдоподобным, нереальным; а ещё стало страшно — будто чудища прячутся за каждым холмом, идут у тебя за спиной, а ты их не видишь.
— Но что же едят люди Тартааша? — чуть ли не шёпотом спросила Аррен у Пьерша. — Здесь же один сплошной песок, как в часах — или на берегу реки. Где же квадраты полей, огороды, посеянный лён, рожь или ячмень?
— Город живёт торговлей, — ответил ей моряк. — Впрочем, и впрямь, расположение у него необычное. Отсюда, — он взмахнул рукой, — и вплоть до Солёных Гор, лежит пустыня. В ней есть места, где вода проступает из песка — оазисы. Ты только представь себе: посреди барханов — озерцо и рощица пальм!
Пьерш смахнул пот со лба: хотя солнце село, дневная жара до конца ещё не спала — накопленный жар отдавали скалы, камни, мёртвые пески.