— Во имя Инанны, — холодно рассмеялся Джаншах, и пнул находку сапогом. — Кажется, мы нашли свой подарочек!
Аррен заметила, что солдаты из отряда смотрят на своего повелителя с ужасом.
Матросы из «Клыка Льва» молча стояли вокруг Рамды; они были здесь лишь невольными зрителями. Фошвард ни на миг не сводил взгляда с «блистательного эмира», а его мозолистая рука ни на миг не покидала рукоять клинка. Жувр тонко усмехался, его пальцы, будто танцуя, перебегали по эфесу; даже Пьерш казался сосредоточенным и мрачным.
И в этот миг вдруг выступил вперёд Харат.
Он сказал:
— Блистательный эмир Джаншах! Ты и впрямь достиг того, чего желал. Но не стоит ли повернуть назад? Я вижу многое в этом мире, что сокрыто от глаза прочих. В этом храме — указал он посохом — скрывает зло, что древнее нашего мира. Долгие эоны странствовало оно между звёздами, пока не опустилось на эту землю. Человеческая жизнь для него ничто; оно забавляется с людьми, как ветер — с песчинками.
— Что ж, тем лучше, — сказал Джаншах. — Я нашёл эту силу, и она будет моей.
Харат покачал головой.
— Поверь мне, блистательный эмир — у этой силы не может быть хозяев, а вот ты — можешь оказаться ничтожнейшим из её рабов. Некогда этим миром управляли силы, которые нам не дано постичь. Но даже эти силы преклонялись перед тем, что ныне дремлет в храме — то, что ты желаешь пробудить, было богом демонов этих пустынь!
А затем мир вдруг изменился.
Она словно видела Мир Теней и Мир Людей — слитые воедино. И самая чёрная тень ворочалась внутри храма. Это была сама сердцевина темноты; будто средоточие безлунной ночи. Чернее самых страшных помыслов, и глубже бездонных провалов, что порой находят на Юге — существо, что дремало в развалинах, на мгновение пробудилось.
Пробудилось и посмотрело на неё.
Аррен показалось, будто ей заложило уши; она на миг ощутила присутствие чего-то столь могучего, столь великого, и столь безразличного к судьбам людей, что ей показалось, будто её окунули в ледяной океан. Острый штопор из боли ввинтился в её мозг; ноги ослабели, сердце захлебнулось.
А спустя мгновение наваждение исчезло.
Наполовину оглушённая, ослепшая, со звоном в ушах и тупой болью в затылке, она осела на покрытые пылью плиты. Мир теней исчез; её вновь окружали руины.
Но что же произошло?
Все лица обратились к магу.
— Оно на миг пробудилось, — тихо сказал Харат. — На миг ему показалось, словно стоит выйти из сна. Но нет; оно не сочло нас достойными его внимания.
Аррен заметила, что воины, Рамба и даже матросы побледнели и стоят на ногах еле-еле. Спустя мгновение девочка поняла — то, что дремало внутри храма удостоило её своего ВЗГЛЯДА. Оно рассматривало Аррен, как та рассматривает кузнечиков или сверчков; рассмотрело и презрительно отвернулось. Впрочем, ощущение тяжёлой, давящей силы осталось — словно крохотный маячок на границе подсознания.
Зло дремало.
— Не всегда стоит будить тех, кто спят, — сказал Харат.
Эмир Джаншах колебался; он кусал губы.
— Во имя всех демонов! — наконец воскликнул он и обнажил клинок. — Нелепо было бы зайти сюда и отступить. Я иду в храм.
Он сделал первый шаг и поставил ногу в сапоге на ступень, чёрную, как помыслы отцеубийцы; а затем вдруг обернулся и губы его искривились в усмешке.
— А мальчишку…
И в этот миг изумление исказило черты его. Он силился что-то сказать — и не мог.
Его лицо потемнело, как бывает с южными народами — когда кровь приливает к их щекам, они становятся цвета червонного золота. В бешенстве он попытался острым клинком что-то начертить в пыли — но вдруг и рука его перестала его слушать.
Эмир глотнул воздух ртом, словно выброшенная на берег рыба; наконец, он повернулся и шагнул на ступени.
— Он поклялся своими рукой и языком, — тихо сказал стоящий рядом Келлар. — Более они ему не принадлежат.
Но и дальше с эмиром произошло нечто странное: его правая рука, в которой был зажата сабля, вдруг поднялась и приставила ему клинок к горлу. Серый, как саванная пыль, Джаншах повернулся к воинам, и сказал:
— Мальчишку… наградить… сестру… отпустить.
Аррен подумала, что глаза эмира вылезут из орбит; но он совладал с собой и, задыхаясь, поднялся ещё на одну ступень. Но, в этот момент случилось ещё кое-что.
Один из солдат эмира сорвал с себя платок, что прикрывал ему рот и нос от ветра и пыли; сбросил с плеч плащ и швырнул на исшарканные вечностью плиты поношенный тюрбан. Аррен обнаружила, что под мотками ткани скрывался суровый, истрёпанный жизнью воин. Ему было около сорока, в бороде поблёскивала седина, мясистые ноздри хищно раздувались, длинныё белёсый шрам пролёг от виска почти до самого глаза.