Впрочем, Аррен совсем не интересовал их разговор.
О, Аррен волновало совсем другое!
— Но почему, — воскликнула она, обращаясь к магу, — почему ты не сделал этого ранее?
Маг склонил голову.
— Не стоит лишать человека жизни, если избрать любой другой путь. Если же ты ведёшь речь о магии… Я покажу тебе, дитя моё.
В одно мгновение стало тихо; южане и матросы окружили мага и девчонку плотным кольцом. Чародей подошёл к стене одного из кровяно-красных зданий и положил на неё ладонь; и вдруг поверх неё, с оглушительным треском (о Боги!) пролегла сетка трещин. Матросы отпрянули; смотрели на волшебника в ужасе, смешанным с благоговением. Аррен вскрикнула от восторга.
— А теперь смотри, дитя.
Он подошёл и мягко положил ей ладонь на лоб. И она вдруг увидела, как с каждой трещиной, пролегающей в холодном камне, исчезала с лица детей одна улыбка; пропали яркие бабочки; завяли, едва проклюнувшись из земли, ростки. А с появлением самой большой трещины, расколовшей стену едва ли не надвое, вдруг побледнела и исчезла высокая стройная девушка — у неё была кожа цвета какао, и она целовала остолбеневшего мага (у того было выражение крайней растерянности на лице).
— Я поняла, — сказала Аррен.
— У всего есть своя цена, — маг грустно улыбнулся ей.
— Но та дева! — воскликнула она. — Неужели из-за меня…
— О нет, — улыбнулся Харат. — Она не умерла. Ты лишь отобрала у нас один поцелуй.
Аррен в раскаянии повесила голову, но маг ласково потрепал её по макушке.
— Дитя моё! Никому не дано предвидеть своё будущее. Я лишь вижу пути — множество путей. По какому из них пройдём мы? То ведомо лишь Льву. Ты отобрала у меня один поцелуй; но кто знает, сколькими вместо него вознаградит меня Лев впоследствии?
Аррен подняла голову. Она порывисто вздохнула.
— Но кто этот Лев? — спросила она. — Я так много слышала — и ничего не знаю о нём. Ты великий маг, Олифандер! Наверняка ты видел его?
Харат замолчал и молчал долго. Наконец, он улыбнулся и присел на обломок колонны у стены.
— Да, я видел его, — сказал он. — Но сказать по правде, это постыдная для меня история. Тогда я был молод и довольно глуп, и служил при дворце шаха Ямурдташа. И вот однажды затеял он войну с сопредельным королевством, и должен был выставить тысячи своих людей против тысяч чужих, ибо враги его прислали войско. И вошёл тогда в мои покои шах Ямурдташ, и сказал: «Настало твоё время отработать свой хлеб, кудесник. Или завтра под моими врагами провалится земля — или я велю насадить тебя на кол».
Сказать по правде, до этого я лишь развлекал правителя фокусами, стихами и игрой в шахматы; да и к этому не лежала моя душа. Я мечтал провести жизнь в уединении и постичь как устроен мир и как можно им повелевать. Но кое-что я мог, и тогда я обратился к древним чародейским книгам, ибо хотел сохранить себе жизнь.
И я нашёл, как обрушить землю под ногами воинов, и низвергнуть их в геенну огненную.
И вновь Харат помолчал.
— И тогда ко мне пришёл Лев. Поначалу я решил, что это сбежал один изо львов зверинца Ямурдташа, и испугался. Но этот Лев был совсем не такой: животные в зверинце были старые и облезлые, их грива висела клочьями, а взгляд был тоскливый и потухший. А у того Льва, что пришёл ко мне, вид был величественный, а взгляд — грозный и благородный.
Он улёгся возле стены, и вопросил меня:
— Ты долгие годы смирял свою плоть и укреплял свой дух; от многого ты отказался, дабы получить ещё большее. И ныне ты получил великую силу, власть над зверями земными и помыслами людей; огонь и вода покорны твоей воле. Ты проникал взглядом в самую суть вещей; ты умел увидеть мир в росинке, и росинку — на расстоянии множества миль. Завтра Ямурдташ просит тебя выйти в поле — и погубить множество людей; скажи мне, сын мой, этого ли ты хотел?
И великая робость внезапно охватила меня, и горечь, и ответствовал я:
— Нет, не этого я хотел.
— Так скажи мне, чего же ты хочешь, дитя моё, — сказал мне Лев. — Ради чего ты отвергаешь дары земные?
И великая гордость и страсть вошла в моё сердце, и я заговорил:
— Желаю я возвысится над тварями земными, дабы помыслам моим подчинялись ветры, пучины морские признавали меня, и желаю, чтобы судьбы людские были подвластны мне.
— Что ж, — сказал мне Лев, — да будет по слову твоему.
И внезапно увидел я, что не стою более в своих покоях, а стою в скромной хижине на краю моря, и вижу пожилую женщину и высокого старца; с радостью склонились они над колыбелью, в которой хныкал малыш. И понял я, что не видят они меня, и незримо я присутствую между них.