- Дура!
Думать об утерянном счастье было невыносимо. Сидеть на месте – тоже. Вскочила, неловко наступила на больную ногу и вскрикнула. Из глаз хлынули слёзы - от боли, но не в колене, а в разбитом сердце. Попранная любовь, обманутая преданность, загубленные надежды – вот чем обернулась для меня связь с Артёмом! Как забыть? Как простить? Как отпустить?! Я и хотела перестать о нём думать, не вспоминать, не страдать по тому, кто ушёл, как излишне сентиментальная тургеневская барышня - над осколками любимой разбитой вазы, которую уже не склеишь. Вот только не получалось – хоть убей.
Дотянувшись до пульта, увеличила звук. Пусть гремит музыка! Не хочу слышать собственные сдавленные рыдания – сухие, отчаянные. Не хочу, не могу и не буду! По батарее возмущённо застучали; я не пошевелилась. Почему-то было легче захлёбываться от тоски под аккомпанемент рояля и грустный напев какого-то чернокожего певца. Возникало чувство, будто он разделяет мои терзания, сочувствует – и потому поёт так душевно и трогательно.
Затихнув, прислонилась спиной к дивану. Пол холодил попу и ноги, но я была слишком разбита, чтобы двигаться. Дослушав песню, понизила громкость: игра соседей на батареях раздражала и без того раздёрганные нервы. Закрыла глаза, чувствуя себя измученной до предела, душой и телом - и незаметно задремала. Впрочем, долго поспать не удалось: подвёрнутая в неудобной позиции левая нога затекла, разбудив меня покалыванием сотни мелких иголок. Поморщившись, потёрла икру. Однако настоящая боль пронзила правую ногу, когда я попыталась подняться.
- Ай!
Немного выждав, расстелила диван и улеглась. Сон уже привычно не шёл. Рядом с Артёмом я засыпала как младенец; потеряв его, потеряла и сон. Напрочь. Засыпала под утро, часов в пять; бывало, и до семи бодрствовала. Не засыпалось, и всё тут. Многие пили бы снотворное, а мне не хотелось убивать ночь таблетками: её приход приносил облегчение, подпитывая тайную веру в то, что наступит новый день, и, возможно, что-то изменится. Артём... вернётся?
Чтобы не сожалеть о недавнем прошлом, погрузилась в давнее. Воспоминания детства - я пряталась в них. Они защищали, укрывали от жестокого настоящего, проливали капельку света на мой такой тусклый, такой сумрачный мир. Тягучее, долгое лето и весёлый смех, варенье с кислинкой из вишни и бабушкины заботливые руки... И мамины ласковые глаза. Под их свет я и заснула.
Проснулась с мыслью: "Нужно поехать к родным" - до того ясной, что я удивилась почему она не приходила раньше. Это было так просто: сесть на поезд и уехать домой, к маме и бабушке. И вместе с тем так сложно: "У тебя же работа" – осадил здравый смысл. Но в груди уже затеплилось желание увидеть родных; я задумалась как реализовать свой план. Уныло покачала головой.
- Нет, не выйдет.
В декабре у нас неизменно прибавлялось дел, поэтому агентство работало до 29 числа и открывалось одним из первых, а желающие уходили в отпуск в конце января-феврале. Случались, конечно, исключения, однако большинство сотрудников оставалось на местах. Из груди вырвался прерывистый вздох. Перспектива провести Новый год одной, в пустой квартире, где каждый угол напоминал об Артёме, повергала в депрессию. Невидящим взглядом я бездумно глядела в незашторенное окно. Внутри зрел протест.
- Не останусь здесь! - хлопнула ладонью по одеялу. - Хочу к маме!
И пусть прозвучало по-детски капризно - я преисполнилась решимости не отступать.
- Поеду к ним на праздники! Если Евгений Харитонович не отпустит - уволюсь.
От собственного безрассудства по спине прошла дрожь; шмыгнув носом, я отбросила сомнения и продолжила рассуждать:
- Что толку ехать на три дня? Дорога съест львиную часть времени. У меня девять законных дней отпуска – их и возьму. Может, если пообещать, что вернусь пополневшая и поздоровевшая, сияя улыбкой и побивая рекорды эффективности, то Евгений Харитонович пойдёт на эту уступку? - представила тяжёлый взгляд босса и сглотнула. – Нет, надо давить на жалость, тогда отпустит.
Когда у его секретарши, Киры Косторной, заболел ребёнок, Проскурин не только позволил ей сидеть с ним до полного выздоровления, невзирая на страшный аврал на работе, так ещё и через свои связи добился экстренного приёма у известного врача. Наши кумушки тогда всласть начесали языками; помимо прочих делались предположения, что это его ребёнок. А лично я уверилась, что мой начальник - замечательно добрый человек.