- Ещё не решила, - призналась, наконец. – Можно практиковать две системы. Например, по очерёдности: под номером первым - в понедельник, под номером вторым - во вторник и так далее. А можно отдавать предпочтение тому, кто будет любить меня лучше всех... – голос дрогнул.
Зажмурившись, бросилась на шею своему мужу - единственному и неповторимому! Незаменимому. Ненаглядному… Он прижал меня к себе, и мы стояли так, не шевелясь, слушая дыхание друг друга. Я была счастлива, и, отстранившись, увидела, что Женя тоже счастлив. Счастлив до боли.
- Женя, - попросила то, что уже не раз и не два приходило на ум.
- Да, моя радость? - улыбнулся он.
- Поехали к Валентину Андреевичу.
Улыбка застыла у него на губах. Женя отвернулся - каким-то инстинктивным движением, будто уклоняясь от удара. Я нахмурилась - с сожалением и опасением. Ему было очень больно, иначе б он так не закрывался. По-видимому, Женя боялся, что когда в его душе и сердце, а может, и совести, начнут ковыряться, боль станет невыносимой!
- Не бойся, - проговорила мягко.
И без того прямая спина мужа выпрямилась ещё больше – однако он не обернулся. И тем подтвердил мою догадку.
- Валентин Андреевич очень добрый и осторожный. Он не станет делать больно намеренно – лишь в случае, если это необходимо.
- Желя… - глухо пробормотал муж - и умолк.
Его руки сжались в кулаки; плечи напряглись. Я знала – чувствовала - как отчаянно ему хочется отказать, однако он молчал. Женя сдерживался - но и не обещал. Я перестала уговаривать.
- Пойдём пить кофе, он уже остыл.
Со вздохом вернулась за стол; Женя постоял немного и тоже сел. На меня не смотрел: чёрная гладь напитка в обрамлении серых краёв чашки - будто отвесной скалы, приковала к себе его внимание. Что он видел там, в этой блестящей чернильной поверхности? Своё прошлое? Катастрофу, унёсшую жизнь родителей? Смерть дедушки с бабушкой? Военную службу в горячих точках, во время которой потерял друзей - и сам убивал? А может, меня?.. Я закашлялась: кофе попал в дыхательные пути. Вздрогнув, Женя оторвался от созерцания чего-то, ведомого лишь ему одному. Похлопал меня по спине, подал салфетку.
- Не думай об этом, - попросила, вытерев рот. – Ничего страшного, если мы не поедем: мы с тобой уже сами со всем справились. Главное, что ты меня любишь, а я люблю тебя. И что ни у тебя, ни у меня в этом больше нет сомнений.
Под моим взглядом Женя кивнул - как-то задумчиво и грустно. Улыбнулся - непонятной печальной улыбкой; взял мои руки, поцеловал каждую и сказал, глядя в глаза:
- Я твой - навсегда. И в этой жизни - и в следующих.
И я улыбнулась – радостно, ведь этого мне было довольно для счастья! И всё же, всё же… Если бы мы поехали к Кропоткину было бы лучше. Полночи мы с Женей проговорили о прошлом. Говорила в основном я: рассказывала о том, как жила одна после нашего расставания в апреле - о том, что чувствовала и чем занималась; как боролась с тоской по нему, депрессией и любовью. О семье и подругах, которые поддерживали всем, чем могли; об Ане, от общения с которой намеренно отстранилась, чтобы удержаться от расспросов о нём; о фонде и о том, как я его запустила; об экзаменах…
Показала Жене диплом – всё-таки я его получила! Невзирая ни на что. Им я очень гордилась - возможно, даже не столько им самим, сколько собственным мужеством и упорством; усилиями, которые пришлось приложить, чтобы его добиться; вложенным трудом. В тогдашнем моём состоянии это был подвиг – тем выше я ценила полученный результат. Женя тоже его оценил, поздравив меня и похвалив. Он был рад моему успеху, и от этого моя радость ощущалась в два раза полней!
Затем переключилась на Кропоткина. Он сам, Галь, их племянник, друзья и родственники, принявшие меня с необыкновенной теплотой, – обо всех них я вспоминала с большой благодарностью. О том периоде Женя особенно расспрашивал. Я ничего не скрывала: подробно описала полтора месяца, проведённые в Израиле; затронула своё короткое путешествие по стране и знакомство с Мириам. Со слезами на глазах поведала её историю, поделившись с мужем глубочайшим уважением к этой женщине и тем, как она вдохновляла меня своей стойкостью.
- Её пример преподал мне урок смирения, выдернул из саможаления, - призналась с острым ощущением собственного несовершенства. – После встречи с ней у меня открылись глаза на то, как ценна жизнь – сама по себе. Просто жизнь. Мириам очень сильно на меня повлияла: у меня изменилось отношение к наркотикам и… самоубийству, - прошептала едва слышно, опасаясь воздействия, которое произведёт на любимого упоминание о моих пагубных зависимостях.