Все это была хорошо сохранившаяся рыба, они приберегали её и обычно ели не чаще одного раза в неделю.
Пётр Васильевич завёл календарь, делая насечки на берёзовом шесте, специально для этого приспособленном.
– Не хуже, чем у Робинзона, – сказал он, демонстрируя своё творение сыну. – Смотри, наступила середина июля, а морозы не ослабевают, градусов десять-двенадцать держатся, и ни одного потепления. А что будет зимой, а?
Мысли о зиме тревожили и Игоря. Если летом достаточно было надеть телогрейку да к ней шапку и рукавицы из коровьей шкуры, то зимой, судя по всему, в такой одежке больно-то не побегаешь. И тогда о пополнении запасов продовольствия придётся забыть. И он снова и снова отправлялся к элеватору за зерном.
Продовольствие они разместили в носовой части трюма, возле люка, на остатках какой-то перегородки, которая ребром выступала из днища и бортов баржи, наполовину перекрывая её сечение. Здесь всегда была минусовая температура, и о качестве продуктов можно было не беспокоиться.
В ночь на 20 июля поднялся буран, и трое суток, пока он бушевал, они пребывали в трюме баржи. Как только погода установилась, они вышли на поверхность и с ещё большим усердием взялись за прерванные работы. Буран напугал их; они подумали, что зима уже рядом и им надо поторапливаться.
Во второй половине августа морозы стали крепчать. До этого Игорь носил телогрейку, а Пётр Васильевич поверх джинсовой куртки надевал куртку из коровьей шкуры – дублёнку, как они её называли. Несколько дней ещё эта одежда спасала, но потом стало невмоготу, и они вынуждены были выходить наружу поочередно, надевая и телогрейку, и дублёнку.
Но вот 31 августа – они хорошо запомнили эту дату – похолодало настолько, что Игорь, собравшийся было на элеватор, отказался от похода.
– Завтра пойду, – сказал он, – может, немного отпустит.
Однако наверху всё выстывало и выстывало, и под утро ударил такой мороз – носа нельзя было высунуть из баржи. И это в самом начале осени!
Они в который раз со страхом подумали о предстоящей зимовке. Большая часть дров была складирована снаружи около бортов баржи. Когда погода всё же позволила, они целый день перетаскивали их в трюм и не прекратили работу, пока не погрузили в него последний сук.
И вовремя. Не прошло и суток, как при крепком морозе повалил снег и поднялся ветер, достигший в скором времени ураганной силы. Под его напором трудно было устоять на ногах. Потоки ледяного воздуха пронизывали насквозь.
Предпринимать какие-либо вылазки в таких условиях было невозможно. Отец с сыном сидели в своём подземелье, поддерживая огонь в печи и занимаясь приготовлением кушаний. Один день у них был рыбный, на другой день они ели говядину, на третий – пробавлялись лепёшками, которые пекли из растолчённых пшеничных зерен. Ещё они лузгали подсолнечные семечки, калённые на глиняной сковородке.
Рыбу жарили и тушили, варили уху, добавляя в неё всё ту же толчёную пшеницу. Из цельных зёрен варили кашу, сдобренную рыбьим жиром. Говядина шла на приготовление похлёбок. Иногда, для разнообразия, они отходили от установленного правила и, насадив кусочки мяса на клюку, жарили шашлыки.
Ежедневно Пётр Васильевич замачивал в воде пригоршню пшеницы для проращивания. При появлении беленьких, миллиметр длиной, росточков он сливал воду, и оба с удовольствием поедали мягкие разбухшие зёрна и подолгу жевали остающуюся во рту вполне приятную упругую клейковину. Пётр Васильевич говорил, что в проросших зёрнах образуются биологически активные вещества и витамины, и те и другие благотворно действуют на организм и помогают уберечься от цинги и многих прочих болезней.
Между тем с погодой творилось что-то невообразимое. Ветер стих, но лишь для того, чтобы в полной мере себя проявили морозы. Температура воздуха всё понижалась, и наконец установился такой лютый холод, какой, наверное, бывал только за пределами земной атмосферы. Стенки трюма стали быстро промерзать и покрываться инеем. Проём в кирпичной кладке пришлось завесить матрацем. Спать стали на борове, подстилая на кирпичи телогрейку и дублёнку.
Однообразна была их жизнь и тем особенно утомительна. Игорь скрашивал её, часами уставясь на волнующиеся в печи языки пламени, на пышущие жаром горки золотистых углей. Иногда к нему подсаживался отец, и тогда они вдвоём созерцали волшебное действо превращения одной материи в другую.