— Собаки там ещё. Белочка щенков принесла, они мне нужны, спрашивается, собаки ещё эти. Туда и ходить тяжело, всё в гору, Петровна пообещала, три раза в неделю сама покормит, но чтоб я принесла чего.
— Мау! — воззвал рыжий, и Людмила Владимировна отмахнулась:
— Подожди. Сейчас, дай хоть отдышусь. Ангел стоял, раскрыв маленький рот, смотрел снизу, светил нежным лицом с тёмными глазами и тонкой шеей в распахнутом воротнике плюшевой розовой кофточки. Когда говорила Света, переводил на неё глаза.
— Щенки. Вам с котятами бы справиться, — Света покачала головой. Женщина, махнув рукой, засмеялась:
— Их уже разобрали. Всех четверых. Вот мамка выкормит, и возьмут, тут же дворы, у всех собаки. Только рано ещё. А котят снова подкинули, две коробки, ну что за люди. Я ж и так с пяти вечера до десяти. Пока обойду всех, а ещё сварить надо. Вынимая из пакета пластиковые миски, ставила их на каменный парапет, половником плюхала в каждую из открытой кастрюли кашу с вареной рыбой. И коты, кошки, котята-подростки накидывались на еду, урча и вскрикивая, если кто-то совался украсть чужое. Бродя за Людмилой Владимировной, Света кивала, ахала, гладила пушистые спины, качала головой в ответ на жалобы. Фонари разгорались всё ярче, тявкала Молька, суетясь между цветных котов, с набережной бумкала музыка, тоскливо выводил неверно заученную фразу саксофон. Взревел прогулочный катер, выписывая по воде круги и светя неоновыми фантастическими огнями. Бумажка перекочевала из кармана джинсов в руку Людмилы Владимировны, и та стесненно кивнула.
— Как хорошо. Завтра вот куплю потрохов куриных, мне девочки оставляют на базаре. Утром надо успеть.
— Удивительно хорошие у вас тут ветеринары, — снова сказал клетчатый мужчина, выныривая из темноты. Фонарь поискал, на что посветить, нашёл большое лицо, блеснул стёклами очков, пробежался по крупным клеткам рубашки.
— Так привозите своих, — засмеялась Людмила Владимировна, собирая пустые миски и складывая их в мусорный пакет, — я в Камыш езжу, район не наш, но зато девочки стерилизуют за полцены и лечат, если что. Мужчина выпятил грудь. Блеснули крупные зубы.
— А привёз! Лабрадор у меня, Принц. Мы с ним уже два раза у доктора тут были.
— Так это ваш, значит? Белый такой и черноглазый?
— Мой! Все вместе, окружённые поспешной стаей котов, сходили к мусорному контейнеру, куда Людмила Владимировна выбросила пластиковые миски. И вытирая руки, снова улыбнулась Свете, благодаря.
— Пора мне, — Света поправила на плече ремешок забытого фотоаппарата, — до встречи, Людмила Владимировна.
— Девять, — сказал Ангел, поднимая свою микроскопическую Мольку, — я считала, и получилось девять котов. Моих. Мы все считали.
— Вы молодцы. Мимо шли люди, забираясь к лапам грифонов, обхватывали каменные шеи, принимали красивые позы. Сверкали вспышки фотокамер, звенел смех. Света помахала рукой и пошла вниз, в расшитый пятнами фонарей город, полный гуляющих — в цветных и белых одеждах, с загорелыми лицами и локтями, с почти чёрными в темноте коленями. Не торопилась, собрав маленький штатив, ставила его на скамейки и фонарные тумбы, на перила, забиралась по ступеням закрытых магазинчиков к самым дверям и снимала оттуда, почти неважно, что именно, главное, чтоб в кадр попало это невероятно синее небо над темнотой и жёлтые, как новорожденные солнца, фонари. А потом, устав и сделав по центральным улицам изрядный круг, вдруг снова оказалась у подножия лестницы. Подняла голову, всматриваясь в освещённые гордые профили каменных стражей. Там было пусто и тихо. Шум и люди остались внизу, а на лестнице был только свет, легко ступающий со ступени на ступень, тени котов под чёрной листвой. И грифоны. У мощно расставленных каменных лап что-то белело, снизу неразличимое. Света повесила камеру на плечо и медленно поднялась по ступеням, обходя свешенные до низу ветви старой софоры, там за ними кто-то горячо шептал, а другой кто-то хихикал девичьим тонким голосом:
— Подожди, Никита, ну я сказала!
Уйди. Пройдя площадку с каменными стражами, Света свернула к невысокому забору, укрытому пышными зарослями айланта, и встала там, глядя на неподвижных зверей и белые пластиковые миски у каменных лап. Рядом, сидя на широкой спине забора, еле слышно умывался кот, пофыркивал, работая лапой. На фоне синего бархата вечернего неба скульптуры казались белыми, будто они из мрамора, а не из прессованного современного камня. Тихо стоя рядом с котом, Света подумала: у них две молодости, у этих древних зверей, пришедших из давнего прошлого. Их делали скульпторы, которых она знала, видела почти каждый день, когда выходили покурить из своих мастерских и кивали, здороваясь с ней. И даже постарев на два десятка лет, грифоны навсегда останутся молодыми, младшими в стае, рассеянной во времени. А ещё на них что-то светило. Не фонари. В этом свете белый камень поблёскивал мягкими искрами, что перемещались, будто большие звери шевелили мордами на крутых шеях. Кот муркнул и, спрыгнув, ушёл в купу дурмана, неслышно качая белые колокольцы цветков, исчез. А Света, застыв, смотрела, как пробежал блик по холодному каменному глазу и маленькая голова повернулась, осматриваясь. Круто изогнув лебединую шею, зверь расставил лапы и опустил голову, повернул, по-птичьи разглядывая горку каши в пластиковой плоской тарелке. Раскрылся горбатый клюв, белый сверкающий язык мелькнул, тарелка, чуть шелестя, проехалась, почти упала, но когти, выпущенные из подушечек, по-кошачьи ловко прижали пластик. Клюв заскрёб по пластмассе. Света привстала на цыпочки, тихо-тихо отвела мешающую смотреть ветку. Второй грифон, свернувшись, прилёг, обнимая свою миску когтистой лапой. Доедал, блестя языком, и развернувшийся каменный хвост гулял в тёмном воздухе, шлёпая то по мерно дышащим бокам, то по балюстраде из пузатых столбиков. Снизу, из-под тайных ветвей, донесся смех, и мальчишеский голос сказал: