Новая железная лестница вела на склад макулатуры, Винце шагал в полном смысле слова по бумажным горам. Чего только не было здесь: книги, брошюры, исписанные детскими каракулями тетради, цветные литографии, конторские книги, счета, письма, проспекты. Какая-то девушка и двое пожилых мужчин на вершине горы разбирали бумагу. Здесь, на верхнем этаже здания, был большой, побеленный, светлый зал, где было сравнительно тихо, лишь глухо отдавался от стен далекий гул машин. Груды цветной бумаги, устилавшие пол, поглощали звук шагов. Винце не любил находиться в помещении склада, поэтому, передав слова оператора рола, сразу же спустился вниз по лестнице.
Густая масса медленно перемешивалась в ваннах, плотная фигура оператора рола дяди Кепеша появлялась то в одном, то в другом месте, двое пареньков что-то молча делали в углу. Винце расхаживал между ваннами, шлепая прямо по небольшим лужам. Принесенным с собой куском хлеба с жиром он поделился с Матяшем Хольцером в машинном отделении, вдвоем они вышли во двор, где уже собралась небольшая толпа. Мужчина в кожаном фартуке надрывался хриплым голосом:
— Обещали прислать лошадь, а где она, спрашиваю? Нужно вывезти отходы из подвала, их нельзя оставлять там! Наобещают, а потом стой и жди как дурак, и все зря!
Кое-кто пытался урезонить его:
— А ты думаешь, легко раздобыть лошадь? Ишь раскричался! Раз обещали, пришлют.
Но мужчина продолжал шуметь:
— Да разве с лошадью управишься? Тут трактор нужен, говорю я вам. Только трактором можно перевезти к Дунаю отстой и грязь…
— Трактор по крайней мере есть не просит! — резким визгливым голосом подхватила какая-то женщина.
Одни засмеялись, а другие, словно им бросили кость для затравки, подхватили эти слова и, перебивая друг друга, беспорядочно загалдели.
— И людей надо бы заменить трактором, потому что человек тоже есть просит!
— Вот именно! — подхватил другой голос. — А фабком и в ус не дует. Какая может быть работа, черт возьми, на голодный желудок? А еще собираются пустить третью машину….
В это время из конторы вышли Иштван Фараго, председатель фабкома, вихрастый молодой человек и светловолосая бухгалтерша. Толпа нехотя расступилась. Некоторые, в том числе и Винце, стали проталкиваться поближе к ним.
— Не шумите, люди, спокойно, — сказал Иштван Фараго. Его морщинистое, обычно веселое лицо было серьезным и озабоченным. — Мы для этого и собрали вас, чтобы все обсудить…
— Привезите из провинции, если здесь взять негде! — взвизгнула та же самая женщина. — Вон другие предприятия целыми грузовиками привозят картошку и муку… Масло когда еще обещали, а что я домой принесу?
— Получите, масло выдадим, только не кричите зря, — сказал вихрастый молодой человек. — Чего раскричались? Думаете, только у вас дети? У меня тоже их четверо.
Винце Палфи удивленно повернулся к Матяшу Хольцеру:
— В сорок втором, когда я уходил, у него был всего один. Когда же он успел?
— Что ни год, то ребенок, — ответил Матяш Хольцер и глубоко затянулся махоркой. — У него на все хватает времени. Лехотаи у нас партийный секретарь, знаешь?
— Он сказал мне, что работает в парткоме.
Несколько слов молодого Лехотаи, сказанных спокойно и уверенно, восстановили порядок, и люди стали внимательно слушать. Многие знали его с детства: он на складе сырья сортировал макулатуру, пристрастился к чтению. Окончил вечерние коммерческие курсы, познакомился там с девушкой. И хотя она была на несколько лет старше его, это не помешало ей стать потом его женой. Когда у них родился первый ребенок, его уволили с фабрики: один из тогдашних управляющих застал его в обеденный перерыв за чтением нескольким рабочим «Коммунистического манифеста». Три дня избивали его в полиции, но к суду привлекать не стали, а со штрафной ротой отправили на Украину. После освобождения он одним из первых пришел на фабрику. Люди любили его и доверяли ему. Сейчас на лице его выступил пот, руки были сжаты в кулаки, а слова гулко разносились по двору, как удары молотка.
— Мы же взялись с вами за восстановление. Не думайте, что это легко. Если вы поразмыслите, то сами поймете, что без лишений и жертв страну из руин не поднять. Придется еще немного потерпеть и затянуть потуже ремни. Вот вы, женщины, каждый раз ссылаетесь на детей… но ведь мы ради них, ради наших детей и идем на все жертвы, чтоб у них жизнь была лучше, чем у нас с вами… Неужто вы не хотите этого?
Горластая женщина несколько раз провела ладонями по фартуку из мешковины, затем виновато сказала: