— Вот теперь дошло. Ну что ж, не обессудьте, иногда и сболтнешь лишнее, язык-то, он без костей.
В том же духе высказались и другие, мол, не надо все принимать всерьез. Но тут опять подал голос мужчина в кожаном фартуке.
— Так-то оно так, но одними словами человек сыт не будет, словами утробу не набьешь!
Матяш Хольцер негромко сказал Винце:
— Обрати внимание, это Керекеш. Он вечно бузотерит! Если других можно все-таки убедить, то этого ни за что, упрямый как осел…
— А ты почему отмалчиваешься?
Матяш Хольцер пренебрежительно махнул рукой.
— Пусть бабы болтают, может, им легче станет, а потом приглашу к себе одну, другую и поговорю с ними по душам. А кроме того, вас, молодых, тут хватает…
Подумав немного, Винце, кивнув в сторону мужчины в кожаном фартуке, спросил:
— Кто он?
— После освобождения стал возчиком, черт знает зачем его приняли к нам. Заискивает перед инженерами и мастерами, возит их в Пешт, подлаживается к социал-демократам…
Когда после реплики мужчины в кожаном фартуке по толпе снова прокатился гул, Винце, не отдавая себе ясного отчета, ринулся в самую гущу толпы, и в следующее мгновение зазвенел его голос, да так, что все разом смолкли.
— Я человек здесь, на фабрике, новый, первый день, как вышел на работу, но тем не менее успел увидеть и услышать такое, отчего нельзя не прийти в ярость. Когда мне сообщили, что в двенадцать часов состоится собрание, я подумал, мы соберемся и обсудим наши производственные дела, но до сих пор я ничего не слышал здесь, кроме разговоров о масле, муке и пустом брюхе. Ну ладно, допустим, ваши глаза уже привыкли к этим развалинам, к разрушенным заводам и фабрикам, но я только что вернулся домой и у меня сердце сжалось при виде того, что стало с этой страной. Так от кого же вы ждете манны небесной? Неужели надеетесь, что жареный голубь сам влетит вам в рот?
Светловолосая бухгалтерша засмеялась, другие тоже заулыбались и одобрительно поглядывали на негодующего Винце Палфи.
— Сколько сами заработаем, столько и сможем съесть, — продолжал Винце. — В будущем году больше, чем нынче, а потом еще больше. И чем больше кирпичей заложим в дело восстановления, тем больше и получим. Надеюсь, это каждому понятно, а? Мы должны работать в поте лица, болтовней и криками делу не поможешь. А виновников во всех наших бедах нужно искать не в фабричном комитете. — Он сунул руки в карманы и, подавшись корпусом вперед, негромко, но внушительно сказал: — Я приехал из Советского Союза и знаю, как там живут. Там тоже люди терпят лишения, но таких речей мне ни разу не приходилось слышать. — Он отыскал глазами мужчину в кожаном фартуке и, сверля его взглядом, гневно отчеканил: — А тех, кто пытается сеять здесь раздор и недовольство, не слушайте. У нас есть партия, и со всеми своими бедами мы будем обращаться к ней, только она одна может помочь нам.
— Ну-ну, чего уставился? — выдавил мужчина в кожаном фартуке, лицо его то бледнело, то становилось багровым. — Много берешь на себя. Еще молоко на губах не обсохло, а поучать нас вздумал. — И он отошел к стоявшей посередине двора грузовой машине.
Винце расправил плечи, стал рядом с Иштваном Фараго и, смущенно улыбаясь, сказал:
— Он считает меня желторотым юнцом. Ну что ж, это даже лестно.
— Вот именно! Можно только позавидовать.
Оба дружно засмеялись, Иштван Фараго взял Винце под руку, и они пошли к фабричному корпусу.
— Когда будешь уходить, крикни мне, вместе пойдем, — сказал Фараго, — а то я и поговорить с тобой толком не успел.
— Ладно, зайду.
Старик остановился у войлочной занавески и, не выпуская руки Винце, сказал:
— Рад твоему возвращению. Как раз тебя-то и не хватало нам, понимаешь?
— Постараюсь не подкачать, — заверил Винце, испытывая в эту минуту приятное чувство, такое же, как в далеком детстве, когда отец, бывало, гладил его по голове.
Винце Палфи первый день работы на фабрике казался настолько насыщенным событиями, что поделиться своими впечатлениями с женой он считал просто необходимым; то же самое спешила сделать и Мари, так как на шелкоткацкой фабрике «Хунния»… Впрочем, расскажем все по порядку.
Ровно в десять часов женщины уселись на свои привычные места, на валявшиеся у стены мешки, достали кастрюльки, бутылки с кофе. Герец, икая, уплетала холодную савойскую капусту. Мари взяла у нее кастрюльку и побежала к воротам, чтобы подогреть у уборщицы, тетушки Сабо. Когда Мари шла с кастрюлькой обратно, ее окликнул какой-то чумазый мальчуган, просунувший голову между железными прутьями ограды: