— Привет, папа, как дела?
— Так себе, — пробормотал Пинтер-старший.
Им овладел какой-то леденящий душу страх при мысли, что стоит ему потребовать от сына объяснений, как тот снова отдалится от него, и, может быть, навсегда. Время мучительного одиночества и отчужденности, страха и самоотречения осталось позади. Несомненно, было бы куда приятнее, если бы Дюрка подружился с Вайтаи, но что поделаешь? Он поднялся с постели, заглянул в мастерскую.
— Ужинать скоро будем?
— Минутку, отец, — ответила Юци, — только прострочу один шов.
Пинтер-старший остановился возле книжного шкафа, поправил очки и принялся перелистывать томики Агаты Кристи, а в ушах все еще звенел голос жены: «Отец». После ужина он обратился к сыну:
— Ты собирался о чем-то поговорить со мной.
Ага, семейный совет! Дюрка широко осклабился, подмигнул матери и приступил:
— Я надумал, папа, хотя ты и презираешь мою работу дровосека, податься куда-нибудь в горы, на лесоразработки. Мне кажется, я кое-что смыслю в этом деле, имею опыт, да и у тебя поднабрался немного… Это дело перспективное, как ты полагаешь?
Пинтер-старший глубоко задумался и в свою очередь изложил свои контраргументы. Между отцом и сыном разгорелся жаркий спор, который отдавался эхом на двух этажах дома.
— В кафе у меня есть несколько знакомых, занимающихся лесоразработками, — сказал Пинтер-старший, — я поинтересуюсь у них.
— Нет, папа, не надо у них спрашивать. Эти частные предприятия рано или поздно перейдут в собственность государства. Пожалуй, разумнее было бы действовать через министерство.
— Как так в собственность государства? Полагаю, торговля дровами и лесом останется в частных руках?
— Возможно, но лесоразработки… одним словом, я наведу справки, а потом мы снова поговорим, ладно?
Пинтер-старший пробормотал что-то невнятное и, когда Дюрка собрался уходить, спросил:
— Ты куда?
— К Палфи, — ответил сын.
Юци шепнула сыну в прихожей:
— Я так рада, что вы разговариваете. Иногда у меня так ноет сердце за него.
Она снова села за швейную машину. Спустя некоторое время к ней с книгой в руках пришел муж, сел за стол, чтобы не жечь свет в двух комнатах.
— Я скоро кончу, — сказала Юци. — Приносят такой скверный материал, что приходится затрачивать в два раза больше времени.
— Что ты шьешь?
— Халат.
— Сатин?
— Да. Я сэкономила кусок, — засмеялась Юци, — сошью Маришке фартук. Ей пойдет яркая расцветка. По крайней мере поработаю в свое удовольствие, за полчаса управлюсь. — Наконец она встала. — Может, сходим в кино?
— А что идет?
— В фильме участвует Норма Ширер.
— Не возражаю.
Давно не ходили они под руку по улице. У ворот стоял Ласло Ковач — он вышел подышать свежим воздухом. Дворник радостно приветствовал чету Пинтеров:
— Превосходный вечер, сударыня, не правда ли?
— Просто чудо, — кивнула Юци.
— Не заметим, как и осень подойдет.
Последние слова он адресовал скорее себе, чем удалявшимся супругам. Постояв еще с минуту, Ласло Ковач заковылял в дворницкую, чтобы сообщить новость жене:
— Пинтеры помирились.
— Откуда ты взял?
— Сам видел. Идут под руку, словно какие-нибудь молодожены. Поэтому-то я и не ссорюсь с тобой, Луйза, ведь кончится все равно примирением.
Уже три дня прошло, как дворник работал на строительстве моста и потому страшно важничал. Утром, до того как уйти на работу, он объяснял Луйзе:
— Я тебе не раз говорил, что мелкая, случайная работа — дело нестоящее. Как приходят деньги, так и уходят. А вот субботнюю зарплату ты распределишь с умом, рассчитаешь, сколько надо на квартиру, питание, одежду, на развлечения, и в соответствии с этим будешь вести хозяйство. Неплохо, если удастся кое-что и отложить, но не мне тебя учить, ты сама знаешь, Луйза.
На это дворничиха могла бы ответить многое: во-первых, что за квартиру они не платят, да и на развлечения тоже не очень-то раскошеливаются, а во-вторых, добавила бы, что они, собственно, еще не получали заработной платы, так как Лаци вышел на работу в понедельник, а сегодня только среда. Но Луйза промолчала и приготовила мужу еду, потому что «кто работает, того надо кормить досыта». Луйза хранила молчание и тогда, когда муж с апломбом рассказывал ей о строительстве моста, в котором он, Ласло Ковач, настолько сведущ, что поправил инженера, когда тот проявил полнейшее незнание дела, и какой авторитет завоевал Ласло Ковач за эти три дня. Луйза молчала, так как знала мужа, ее снисходительность и терпимость объяснялись еще и тем, что она немногих допускала в свое сердце, но зато эти немногие утверждались в нем на веки вечные.