Она просунула в небольшое отверстие руку, сломала ноготь, от резкой боли пришла в дикую ярость, но в следующий момент нащупала прохладную поверхность коробки и сразу забыла о боли. Она снова принялась расширять брешь, отковыривая основательно затвердевший с осени 1944 года цемент, которым они вместе с Эгоном заделывали ночью нишу в стене. Ее мать в это время дрожала от страха в саду, следя, не идет ли кто. Цемент с трудом поддавался. Теряя терпение, Малика с силой ударила молотком по кирпичу — полетели мелкие осколки, затем пустила в ход долото и наконец выворотила еще один кирпич. Под слоем цементной крошки виднелась почерневшая серебряная коробка из-под сигар. Нужно было вынуть и третий кирпич, но Малике не терпелось, и она попыталась выдернуть коробку, в кровь исцарапав руки. Наконец ей это удалось.
Она снова была в саду, но теперь уже с увесистой сумкой. Пробежала мимо старика, тот крепко спал или притворялся спящим?.. Дети провожали ее до самых ворот и долго еще таращили на нее глазенки, стоя на дороге.
Заведенная машина ждала на перекрестке. Если бы она и хотела, не смогла бы пройти мимо. Толстяк издали осклабился, сдвинул шляпу на затылок, высунулся из машины, намереваясь подхватить сумку.
— Нет! Нет! — отдернула руку Малика.
Конечно, это неосторожно… У Малики еще долго стоял в ушах ее визгливый голос… Следовало бы как можно спокойнее сказать: «Благодарю вас, положу на сиденье, мне она не мешает». Но сказанного не воротишь. На шоссе безлюдно, у сидящего впереди мужчины широченная спина, толстые бицепсы выпирают под замасленным пиджаком, настоящий громила! «Как только начнет тормозить, завизжу», — решила Малика. Она подалась вперед, внимательно осмотрелась и немного успокоилась. Ехали довольно быстро, машина, громыхая, поравнялась с крайними домами проспекта Юллеи. «Здесь этот тип уже не осмелится на злодейство. Ух, сколько я пережила за эти несколько часов, не каждому мужчине под силу, даже вся вспотела…»
Толстяк за рулем снова задал трудный вопрос:
— Куда прикажете доставить вас, баронесса?
Малика ответила вопросом:
— Который час?
— Три пробило.
«Может, рискнуть и до отправления чобадского поезда зайти домой?» — подумала Малика, но своим обычным мяукающим голосом сказала:
— Остановитесь на площади наместника Йожефа.
— Слушаюсь, — кивнул водитель.
На площади стояла послеобеденная сонная тишина, лишь изредка стучали по асфальту шаги прохожего. Толстяк долго пересчитывал полученные деньги, бормоча себе под нос: «Один, два, три…» Малика стояла, сжимая в руке сумку, нервно рылась в ридикюле, будто отыскивая носовой платок.
Наконец машина уехала. Малика осталась на площади, не зная, что делать дальше. На мгновение мелькнула мысль пойти к Питю, оставить у него сумку, но вспомнила о женщине, которой Питю якобы задолжал за квартиру, да и Питю разозлится, если она неожиданно нагрянет к нему. В последнее время он стал очень раздражителен. Как только все треволнения останутся позади, она рассчитается с ним и за Ирену, и за белобрысую бестию, ему это так не пройдет… И Малика зашагала к улице Надор.
— Моего мужа не видели, госпожа Ковач? — Едва просунув голову в дверь, она тут же отпрянула, увидев Винце Палфи и его жену.
— Нет.
— Спасибо, — смутившись, поблагодарила баронесса.
Осторожно повернула ключ, прислушалась, заглянула в чуть приоткрытую дверь. Вошла в комнату. Никого. От радости она закружилась с сумкой. Но тут же спрятала ее под кровать, потом вытащила и затолкала под шкаф и в конце концов водворила на шкаф. «Если Эгон, не дай бог, вернется домой, не станет же он лазить наверх! А вдруг именно сегодня решит ехать в Чобад не с рюкзаком, а с сумкой, и как раз с этой?»
Она опять забралась на стул, сняла сумку, задвинула ее далеко под кровать. Вдруг она ощутила нестерпимый голод, до головокружения, и страшную слабость… нужно было немедленно что-нибудь съесть. Намазала жиром огромный ломоть хлеба, но едва откусила, как почувствовала тошноту. Положила хлеб на стол, повалилась на кровать, закрыла глаза.
Когда Малика очнулась, в квартире царили полнейшая тишина и непроглядная темень. «Чего доброго, просплю поезд. Питю напрасно прождет меня на Восточном вокзале и укатит один!» Нащупала выключатель, яркий свет ослепил глаза. Десять часов. Стало быть, со стороны Эгона ей ничто не грозило. Схватила хлеб и с жадностью принялась есть. «Пора собираться и укладывать вещи, разумеется самые необходимые, как я обещала Питю, а то он злой, как индюк, ни за что не понесет, если понадобится пересаживаться на другой поезд. Не исключено также, что кое-где придется пробираться пешком, бог ты мой, в какую авантюру я пустилась!»