– А, может, все-таки, по пивку? – несмело предложил здоровяк.
Леха отрицательно помотал головой.
– Не, я в завязке. Пойду я, – он тяжело вздохнул, и посмотрел в глаза «живчика», тут же спрятавшего взгляд. – А бить того, кто не отвечает – сучье дело. Мужики так не поступают.
Алексей подождал несколько секунд, но тот ничего так и не ответил, и даже не поднял глаз от заплеванного асфальта.
На углу дома Леха обернулся. Молодой армянин так и сидел на фаркопе вагончика, разглядывая носки туфель. Зато здоровяк что-то горячо «втирал» мальчишке в «дупле», время от времени подкрепляя свои слова внушительной затрещиной. Наверное, обучал родственника русскому языку.
Чувствовал себя Леха скверно. Герой, блин! Ввязался в драку с мальчишками. Вроде, и справедливость восстановил, а на душе было погано. А больше всего пугала эта ослепляющая ярость, охватившая его. Он даже не мог вспомнить, как оказался возле вагончика. Вот он стоит и смотрит на происходящее. А вот уже отшвыривает противника в сторону. Промежутка не было, словно стерся.
Он ускорил шаги, чтобы побыстрее скрыться из виду то ли пострадавших, то ли наказанных. Они получили по заслугам, но все равно было отчего-то невыносимо стыдно. Сначала бить, а потом разбираться – это был не его стиль. Раньше.
Никифоров зашел за угол, остановился, переводя дух. Прикурил сигарету, отметив, что его пальцы подрагивают.
– Здорово, братишка!
Леха вздрогнул, обернулся на голос, и расцвел в улыбке. Этого человека он всегда был рад видеть, хотя большинство окружающих относились к нему неоднозначно, часто даже с настороженностью.
И было отчего. Рашид Гатауллин не вернулся с войны. С той, которую сейчас называют «Первой чеченской». Тело его, продырявленное в трех местах бандитскими пулями, вернулось, а сам он, разум его, душа – остались там. В залитых кровью, изуродованных снарядами и гусеницами танков, припорошенных новогодним снежком обгорелых кварталах Грозного.
Он всегда ходил в камуфляже с желтыми нашивками за тяжелое ранение, но медаль – самую почетную среди солдат «За отвагу» – нацеплял только по большим праздникам. Рашид говорил короткими, словно обкусанными фразами, иссушенное лицо часто кривили злые гримасы. При этом был он совершенно безобидным, и никогда не вязался ни в какие конфликты. Как он сам говорил – «мне легче убить, чем выругаться». Чуть виноватая улыбка не сходила с его лица. Он все делал стремительно, словно на прицеле у чужого снайпера.
Для него все люди делились на три категории – своих братишек-ветеранов, хлебнувших солдатской доли, врагов и тех, кто «ничего не знает». А вот параметры, по которым он причислял людей к той или иной категории, знал только он сам. Во врагах запросто мог оказаться мент, проверивший у него документы или военкоматский толстощекий работник. Зато однажды Леха застал его во дворе выпивающим в компании заросшего щетиной абрека, уродливый шрам на лице которого, а особенно его взгляд, не оставляли сомнений в его боевом прошлом. «Это Иса, – представил собутыльника Рашид. – Мы с ним, оказывается, в одно время воевали, только с разных сторон. Кто знает, может, это он в меня очередь всадил. Или моя граната чуть ему голову не оторвала. Да не смотри ты так! Он не бандит. Он – солдат. Меня не обманешь, я их печенью чувствую».
Рашид никогда не прикуривал третьим, не наступал на канализационные люки, озирался, выходя из подъезда, не курил у окна, и прятал огонек сигареты в кулак. Иногда он выключался из общего разговора, и мог минут десять просидеть, уставившись остекленевшим взглядом куда-то в никуда. Дворовые мужики его несколько сторонились. Казалось, в его присутствии они ощущают подспудную вину свою, за то, что они тут, дома, плевались в телевизор, осуждая войну и тех, кто ее ведет, а он, двадцатилетний пацан, в это время грыз глотку настоящему врагу, хоронил товарищей и убивал сам.
Для Рашида Леха был, поначалу, из тех, кто «ничего не знает». К таким Рашид относился со снисходительным добродушием, даже если в него в это время плевались, называя убийцей. Но после первой же командировки «на войну», Рашид признал его, и стал называть братишкой. Хотя Леха был лет на семь его старше, и на младшенького ну никак не тянул.
– Здорово, братишка! – обрадовался Леха, сжав молодого ветерана в объятиях. – Давненько я тебя не видел!
– Я слышал, ты ОТТУДА вернулся? Тяжко пришлось? – участливо поинтересовался Гатауллин.
– Да уж, досталось, – помрачнел Никифоров.
Рашид подождал пару секунд, думая, что Леха захочет выговориться. Но тот молчал, и Рашид не стал настаивать. Незачем тянуть из человека слова клещами. Когда ему станет нужно – сам все расскажет.