Утром 26 мая, как и было нами объявлено, стоим на пирсе. В девять часов нас окружают новые наши друзья и журналисты. Дарят нам альбомы с видами острова, фотографии, значки, эмблемы и прочие сувениры.
Глаза кинооператора Хосе, дона Педро, Меме, Августино увлажнены. Объятия и поцелуи. Я буквально утопаю в громадной бороде Хосе. Он тихо говорит: “Бог бережет таких, как вы. Завидую вашей смелости. Буду думать о вас каждый день”.
Позже выяснилось, что мама после нашего отъезда из Лас-Пальмаса получила от него чудесное письмо. Оно немного взбодрило ее в те томительные дни, когда от нас не было известий.
Садимся в лодку. Отталкиваемся от пирса, заводим мотор… Уже издалека видно, как провожавшие один за одним уходят с причала.
Это четвертые и, надеюсь, последние проводы нашей экспедиции. София, Варна, Гибралтар, Лас-Пальмас.
Спор о том, с какой стороны обойти Гран-Канарию, решает ветер. Сначала идем на юго-восток вдоль пляжей Лас-Пальмаса, затем на юг мимо восточного склона Тенерифе. Из лоции мы знаем, как выглядит этот остров-гора, и с любопытством вглядываемся в его снежную вершину. Тенерифе выше Черной горы, и склоны его обрываются в океан.
День складывается из вахт, приведения в порядок такелажа и изучения лоции и карт. У нас есть общая карта Канарских островов и несколько отдельных на каждый остров. Погода не совсем благоприятная, как мы рассчитывали, но по крайней мере нет шторма.
Я решил, не прибегая ни к чьей помощи, перетащить багаж из гостиницы в лодку. В “Наутико-клубе” мне дали тележку, и я сложил в нее наши знаменитые нейлоновые мешки. На переполненной набережной тележка, разумеется, опрокинулась, и мешки обрели самостоятельность. Туалетные принадлежности и пижамы рассыпались по асфальту. Машины визжали надо мной тормозами, а шоферы изрыгали проклятья. Чей-то “рено” промчался по зубной пасте и обрызгал джинсы зазевавшегося туриста.
Набережная заполнялась машинами, ругань становилась все яростнее. Какой-то резвый старичок пришел мне на подмогу. С его помощью и при поддержке некоторых исключительно взволнованных жителей острова я снова свалил все в тележку и продолжал свой путь. Будь я суеверным, я объявил бы это воскресенье черным и отложил бы отплытие…
Верный Августино помог мне доставить остальные вещи на “Джу”. Я стал приводить шлюпку в порядок, вымыл банки и рубку. За какой-то час лодка обрела парадный вид, и мне ничего другого не оставалось, как с радостью ждать отплытия.
Юлия появилась, увешанная фотоаппаратами, с охапками цветов. Она смеялась и вообще была очень довольна. Ей устроили что-то вроде чествования в гостинице, со слезами, автографами, талисманами и репортерами. Постепенно начали собираться провожающие. Первым пришел дон Педро Родригес Навара во главе своего милого семейства. Я с удовольствием вписываю сюда его полное имя, красивое и певучее, которое в разговорах я никогда не мог “пропеть”. А вот и все остальные наши знакомые — журналисты, кино- и звукооператоры. С ними пришли и незнакомые мне люди, по тоже весьма озабоченные. Появились и просто зеваки. Слава богу, мир полон любопытных. Я всегда отлично понимал зевак: у нас сродство душ. Еще в детстве, увидев собравшуюся толпу, я застывал на месте и в конце концов обязательно попадал в эпицентр события, вовсе не желая этого. Если скандал угасает, то при моем появлении он вспыхивает снова и стороны налетают на меня. И все же я нетипичный зевака. Мне не хватает для этого классической нейтральности.
Мы говорим в несколько микрофонов, позируем фотографам, обнимаемся, целуемся, ухитряемся и сами снимать своей камерой. На пирсе смешались испанская торжественность и славянская жизнерадостность.
Ни Юлия, ни я не принимаем всерьез речей, с их напутствиями и увлажненными глазами. Nine хорошо и от этого все время хочется смеяться. Труднее всего проявлять видимую почтительность к происходящему, чтобы не задеть щепетильных испанцев. Но соблюдаю приличия: называю всех, кто старше меня, их полными именами, всем жму руки и подставляю спину всем желающим для похлопываний. Держусь любезно, но по всему видно, как хорошо проводить экспедицию в тяжелых условиях — тебе сразу же прощают любые нарушения этикета.
Отчалили.
За нами двигаются лодки с нашими новыми друзьями и с некоторыми из полюбившихся мне зевак.
Мы им машем. Они машут нам. Смеемся мы — смеются они. Слышны возгласы “о'кэй!” и “браво”, а нашу сторону летят воздушные поцелуи. Проводы, столь похожие на расставание в Болгарии.
Покидаю Лас-Пальмас с переполняющим сердце чувством благодарности и с сознанием… что ни за что ни свете не остался бы здесь дольше! Чудесный курорт, но наша цель — море.
Плывем мимо родного “Бекаса”. Вахтенный не обращает на нас никакого внимания. Ору ему в рупор, как сумасшедший размахиваю руками. Никакого эффекта. Но я не сержусь, я знаю, что весь экипаж и наши друзья вчера уехали домой.
Нас настигают последние воздушные поцелуи канарских знакомых, и вот мы одни в океане.
Дует северо-восточный пассат, и мы устремляемся по кратчайшему пути в направлении Кубы.
Погода неплохая, волна средняя, пассат дует в паруса, и лодка делает три-четыре узла. Мимо нас медленно проплывает Гран-Канария. Банановые плантации сменяются апельсиновыми, а после них пески… Видны там и сям разбросанные деревушки, мимо проходит обшарпанное местное рыбацкое суденышко — и с богом, Гран-Канария! Впереди Тенерифе, Иерро и прочие острова.
Юлия борется со скарбом, разбухшим после остановки в Лас-Пальмасе.
Море постепенно становится совершенно пустынным. Ни судов, ни яхт. Мы явно вышли за пределы оживленных прибрежных вод.
Наш нормальный график: вечером, с 8 до 12, на вахте Юлия. Ночью, с 12 до 4, я. Потом я ложусь спать. Днем свободная вахта. Правда, только в тихую погоду. А если на море волны, то вместо сна непрерывная работа ведром…
Вперед! Курс 220°.
Еще виден последний маяк. Два месяца, пока не доберемся до Кубы, мы будем вспоминать его и этот кусочек суши. Прощайте, Канарские острова! Другая часть света ждет нас на той стороне океана.
Первую ночь после Лас-Пальмаса я спал как убитый. А проснувшись, не почувствовал никакого интереса к суше. Наши дни проходят довольно однообразно. Нам с Юлией не требуется специальных развлечений. Мы даже смеемся редко.
И этот день проходит незаметно. Пассат усиливается, поднимая волну. Ход отличный. Солнце припекает, но, к нашему удовольствию, ветер несет прохладу. Океан ласков с нами, ничем не напоминает о прошедшем шторме. Ни одна волна пока не захлестнула лодку. Завтра мы должны миновать Тенерифе.
Забросили сети для ловли планктона. Сначала ту, что с большей ячеёй, потом другую, с меньшей. Поймали много, целых 300 граммов. Этот район богат планктоном и рыбой. Вокруг лодки кишат небольшие акулы.
Они частенько следуют за нами, но у нас нет отбросов, и, не имея стимула, акулы оставляют нас.
Бросили жребий, и мне досталось первому снимать пробу с обоих уловов. В таких спорах я всегда проигрываю. Чувствуя себя жертвой, попробовал планктон из каждой чашки и убедился, что планктон из большей сети вкуснее. В ней хорошо задерживается зоопланктон, а фитопланктон, наоборот, свободно пропускается через крупные ячейки, а именно он неприятен на вкус.
Мы единодушно выбросили улов с примесью фитопланктона и поровну поделили зоопланктон — пашу будущую пищу и “будущую пищу человечества”. Правда, наши высокие мысли не улучшают вкус планктона, и едва ли найдутся другие чудаки, которые станут его есть в не переработанном виде, с отталкивающим запахом… Но если бы и нашлись, никто бы им его специально не доставил. Современные способы добычи планктона так нерациональны, что он чуть ли не на вес золота. В будущем, безусловно, будут созданы агрегаты для рентабельной его добычи, но я пока их не представляю себе. На мой взгляд, задача ученых сейчас заключается в том, чтобы, во-первых, выявить наиболее перспективные, с точки зрения “пищевой проблемы”, виды зоопланктона, а во-вторых, подумать о методах его искусственного разведения.