Продолжилось застолье на «Дафнии», потом на «Триумфе», где ребята вытащили гитару. Мы с Президентом заскучали, ожидая пьяное бренчание, но Рома вполне профессионально сыграл сложный этюд из испанской классики.
— Откуда такие таланты?
— Сам научился, — сказал Рома. Потом признался, что преследует еще одну цель — научиться пальцем пробивать консервную банку. Показал упражнение. — Сможешь так?
Уже крепко выпивший, я попробовал: чуть не сломал палец и вместе с болью испытал разочарование.
— Это ничего, — успокоил Рома. — У тебя другие таланты.
Я вспомнил, что умею шевелить ушами, каждым в отдельности. Показал, сорвав аплодисменты. Президент добавил рассказами о том, какой я крутой сценарист, но видно было, что уши произвели на Рому и Эдика большее впечатление, чем названия моих картин.
Время от времени к «Триумфу» подходили многочисленные клиенты наших новых друзей, с которыми Рома и Эдик трещали то на немецком, то на испанском, то еще черт знает на каком языке. Иногда, покидая нас на несколько минут, бегали на берег утрясать с назойливыми клиентами их бесконечные проблемы. Возвращались раздраженные.
— Какие же они придурки!
— Кто?
— Гансики. — Гансиками Рома и Эдик называли клиентов и вообще всех иностранцев. — Тупые и прижимистые!
— Не все, допустим, — робко возразил Президент.
— Все, — отмахнулся Рома, рассказывая, как гансики достают их чартерную компанию своими «мудацкими» проблемами, идиотством, занудством, скупостью и «полным непониманием элементарных вещей».
— Согласен? — спросил он меня.
И вот оно, предательство: напившись, в приступе жлобской солидарности я забыл о Яне и Хане. Предал Маркуса и Людвига и незабываемую Викторию Гарсия с Мальорки, которую обещал чтить до конца дней. Сказал: «Согласен» и не поперхнулся. Не ушел, не возмутился, не покинул застолье, оскорбленный несправедливыми оговорами. Не сказал гневных слов, не дал отповедь.
— …Тупые! — утверждал Рома, а я смеялся, отпуская ироничные комментарии по поводу ИХ чистоплюйства, занудства, расчетливости, ИХ либерализма, ИХ прав человека и «прочих идиотских политкорректностей». То есть бессовестно участвовал в этих «холопских пересудах в людской», где дворня обсуждает глупую барскую жизнь, смеясь над тем, как господа играют на «фортепьянах», чистят зубы и сюсюкают с детьми. — Нам бы их заботы.
Кончилось застолье пением частушек и купанием в ночных водах бухты Мериха. Как добрался до ящика, не помню.
Утром вышел из яхты, щелкая зубами от похмельного озноба. Новые друзья готовились уходить, притом что ветер не стих. По бухте гуляла отраженная волна и свистело с еще большей силой, чем вчера.
— Уходите?
— А хрен ли тут делать? — весело отозвался Рома, распечатывая паруса.
Работая, он время от времени прикладывался к бутылке вискаря, закусывая сигаретой, — откуда здоровье берется?
— Похмелись, — сказал Рома, бросая мне недопитый флакон.
Пластиковая бутылка не долетела, ударившись о ванту, и закачалась под бортом «Триумфа». Я полез было за отпорником, но Рома остановил.
— Не парься, там один глоток, — сказал он и плюнул в воду окурком.
— Неудобно…
— Неудобно полиэтиленом задницу подтирать, — философски заметил Рома. — Гансики приберут, они за это бабки получают.
Сквозь похмельную тошноту я с отвращением вспомнил свое вчерашнее предательство.
«Сейчас все ему скажу, — решил я. — Еще раз заведет свою песню про тупых гансиков, и я дам отпор. Скажу все, что думаю по этому поводу». Но Рома, как назло, молчал, сосредоточенно затягивая риф-штерты. Потом затарахтел двигатель. Эдик крикнул:
— Отдай конец!
Я отдал швартов, и «Триумф» пошел к выходу из бухты, навсегда увозя новых друзей, которым я так и не дал отпор.
— Потому что свои, — решил я. — Сказано — свое дерьмо не воняет.
«Потому что сам такой, — несогласно проскрипел внутренний голос. — Жлоб и плебей».
Разбойный свист послышался от уходящей яхты — в прощальном приветствии Эдик и Рома размахивали руками. Я тоже поднял руку и неожиданно для себя закричал:
— Они не тупые!
— Что? — не поняли на «Триумфе».
— Не тупые! — заорал я на всю бухту, но никто меня не услышал.
Через два часа ушли и мы, оставив бутылку и несколько окурков, плавающих на месте нашей русской стоянки.