Но когда в полвторого ночи она проводила последнего гостя и обернулась, то смогла только успеть услышать сухую прощальную фразу Алана и увидеть, как он направляется в свою спальню. Подавленная полным крушением своих планов, Эбони долго ходила по дому, помогая привести его в порядок, а потом, сидя в одиночестве на кухне, прикончила одну из наполовину опустошенных бутылок шампанского в надежде, что это поможет ей заснуть.
Это не помогло. Шампанское заиграло в крови, она не знала, куда себя девать. Выпила последний глоток вина, прошла на задний дворик и опустилась на нижнюю террасу, где остановилась и долго смотрела сначала на темные воды гавани, затем на бассейн с подогретой водой, прямо перед нею.
Плавание утомит меня, подумала она, и поможет уснуть...
Уверенная в том, что она одна, Эбони спустила узкие бретельки своего черного крепдешинового вечернего платья с плеч и сделала несколько плавных движений, пока оно не упало к ее ногам на отделанный под гальку бетонный пол. Переступив через него, она сбросила туфли и стащила трусики и колготки.
Если бы не согревающее действие вина, ей, вероятно, стало бы холодно стоять обнаженной на прохладном ночном воздухе. Несколько мгновений она балансировала на краю бассейна, отбрасывая гриву длинных волос за плечи, затем нырнула в воду.
Если бы она могла себе представить, что Алан сидит в тени павильона у бассейна, то никогда не решилась бы вести себя настолько вызывающе и плавать обнаженной на виду у него. И, конечно же, не пересекла бы несколько раз бассейн на спине, беззаботно плеская водой на грудь и живот.
Она действительно полагала, что находится в одиночестве, когда вылезла из воды и стояла, выжимая волосы. Ее удивление при виде вышедшего из темноты Алана было неподдельным. Но он не предоставил ей возможности произнести хотя бы одно слово, объясниться. Он просто крепко прижал ее к себе, не заботясь о своей одежде, не заботясь ни о чем, кроме желания безжалостно превратить ее в беспомощно дрожащий и беспрекословно подчиняющийся ему комок плоти.
Это оказалось несложно. Она наполовину уже была возбуждена взглядами, которые он кидал на нее весь вечер. В соединении с давно подавляемой любовью, требующей выхода, это сделало ее легкой жертвой его похоти.
Вся беда была в том, что сначала она не восприняла его чувства как простое вожделение и, заблуждаясь, поверила, что он наконец-то осознал свою любовь к ней и не смог противостоять непреодолимому и вполне естественному желанию.
При воспоминании о своей моментальной капитуляции Эбони застонала про себя.
Как могла она быть такой наивной и не увидеть, что в том, как он касается и целует ее, нет ни капли любви! Его руки причиняли ей боль, не давали времени опомниться. Но когда он поднял ее на себя, усевшись в один из стоявших рядом шезлонгов, Эбони была уже вне себя от возбуждения и желания. Алан любил ее, желал ее, нуждался в ней.
У нее даже мысли не было о том, чтобы не подчиниться, воспротивиться его неистовой страсти.
Даже теперь она ясно помнила этот звериный крик удовлетворения, который издал Алан, когда его тело наконец-то слилось с ее плотью. Неважно, что он не успел как следует раздеться, или кто-нибудь мог выйти из дома и застать их за этим. Она занималась любовью с человеком, в которого была влюблена и который любил ее.
Все опасения были ей безразличны до наступления утра, когда она была вынуждена пересмотреть свое мнение об их первом слиянии, а затем и обо всех последующих за ним в эту длинную и бурную ночь. До того момента, пока Алан, лежа на рассвете в постели, не сделал своего пугающего предложения, Эбони не понимала, что принимаемое ею за любовь с его стороны было всего лишь вожделением и что «заниматься любовью» с ней для него означало всего лишь «переспать».
Она надеялась стать женой Алана. Вместо этого он предложил ей стать его тайной любовницей. Ее это совершенно не устраивало, но он добился своего, совершенно неожиданно заявившись к ней на квартиру и обольстив ее с безжалостным, но опьяняющим искусством.
Пятнадцать месяцев терпела она его случайные посещения, каждый раз тяжело переживая его приход и уход, ненавидя себя за слабость и все же не в состоянии покончить с этим. Не один раз клялась она самой себе выгнать Алана, не удовлетворив его желаний. Чувствовал он это или нет, она не знала, но каждый раз, когда Эбони внутри себя окончательно решалась, он исчезал и не появлялся неделями. Потом воскресал из небытия и, не говоря ни слова, брал ее в объятия и начинал целовать, прежде чем она могла вымолвить хотя бы слово протеста.
Это были наихудшие – и в то же время наилучшие – дни, любовь на грани насилия, но настолько насыщенная чувствами и интенсивная, что после ее пугала даже мысль о возможности оставить его.
Сможет ли она сделать это теперь? Наберется ли храбрости совершить этот шаг и уйти? Вернее, улететь.
– Леди, мы приехали, – проворчал водитель.
Эбони встрепенулась. Швейцар «Рамады» уже открыл для нее дверь машины. Посмотрев на счетчик, она протянула водителю двадцатидолларовую банкноту, сказала, чтобы он оставил сдачу себе, и постаралась принять привычное выражение лица. Привычка – вторая натура, а она, в первую очередь, была моделью, хладнокровной, сдержанной и изысканной. Спрятанная внутри нее женщина с разбитым сердцем не должна быть видна никому, даже Гарри. Она собиралась посвятить его отнюдь не во все мрачные детали ее отношений с Аланом, а лишь настолько, чтобы обеспечить осуществление своих планов.
– Боб сказал мне, что ты не ночевал дома.
Алан отхлебнул глоток кофе из чашки, только что принесенной его секретаршей.
– Послушай, мама, – вздохнул он в трубку, – я уже не ребенок, чтобы отчитываться в своих действиях. Предположим, меня не было дома. Ну и что? Это же не в первый раз.
– Я все понимаю. Но меня беспокоит вот что. Ты слишком много работаешь, Алан. Только вчера ты сказал мне, как ты устал. И все же я уверена, что после присуждения наград ты вернулся в офис. Или на этот раз это была фабрика?
– Ни то, ни другое.
– Ни то, ни другое? Тогда скажи мне ради Бога, где же ты был?
– Неужели это так обязательно? Я провел эту ночь с женщиной. – Что-то внутри Алана воспротивилось, когда он произнес это последнее слово, но все же он не мог отрицать, что Эбони в чьих-либо глазах могла казаться женщиной. Хотя, может быть, не в глазах его матери. Боже мой, как бы она испугалась, если бы узнала, с кем именно он провел эту ночь.
– О, – только и произнесла она, будучи человеком тактичным.
– Больше вопросов нет? – насмешливо спросил Алан.
– А ты ответишь, если я задам?
– Нет.
– Тогда не буду. Но кто бы она ни была, мне ее жаль.
– Что ты имеешь в виду, – рассердился Алан.
– Я просто надеюсь, что она не влюблена в тебя, потому что я, как и ты, знаю, что ты ее не любишь. Или это не так?
Алана сперва поразил этот вопрос, потом он почувствовал раздражение. Эбони влюблена в него? Это было просто смешно. А что касается его... сама мысль о том, что чувство, которое он испытывает к ней, можно назвать любовью, казалась ему абсурдной. Любовью было чувство, которое разделяли его мать и отец, которое Адриана испытывала к Брайсу Маклину. Возможно, даже то, что испытывала Вики к жалкому подобию мужчины, с которым жила. Но мрачную пытку, выворачивающую наизнанку душу при одной мысли об Эбони, особенно, когда он думал о том, что она может делать в его отсутствие, никак нельзя была назвать любовью.
Он вдруг забеспокоился, сказала ли она ему сегодня утром правду насчет Стивенсона? А может быть, как раз в этот момент она лежит в постели со своим бывшим любовником? Если это так, если ему станет известно об этом, он не знает, что сделает, но наверняка что-то страшное.