Не открывая глаза, она спросила:
— Это ты смастерил эти кресла?
— Нет, доктор Билл. — Он продолжал поглаживать ее грудь, чувствуя, как напряглись соски под его ладонями.
— Ты так его звал? Доктором?
— Да. Все его так звали.
— А Кейт, ее ты как зовешь?
— Как всегда слишком много вопросов.
— Дурная привычка, — откликнулась она. — Это все моя работа.
Она протянула ему сигарету, и Торн убрал руки, откинулся в кресле, сделал глубокую затяжку и задержал дыхание.
Он выпустил дым и отдал косяк обратно. Наркотик вновь стал оказывать свое действие. Блэкуотер Саунд мерцал как лакричное желе. Он ощущал себя семнадцатилетним подростком. На грани истерического смеха, как дурачок.
— Что ж, — сказала Сара. — Доктор Билл делал неплохие кресла. Неплохие для хирурга-кардиолога. Кейт называет его Суперкардиологом.
Похоже, травка совсем на нее не действовала. Торну казалось, что ее голос доносится откуда-то из мангровых зарослей, со стороны указателя фарватера. Он звучал так сухо, как голос диктора на радио, отчетливо произносящего каждый слог, каждое слово. Это слегка беспокоило его. Он хотел, чтобы она была здесь, рядом с ним.
Он дернулся, когда она коснулась ладонью его руки, которая тотчас же покрылась гусиной кожей.
— Что, Торн, тебе захорошело? Ты где-то далеко?
— Я здесь, — ответил он, прижавшись к спинке кресла и крепко обхватив кипарисовые подлокотники, пытаясь пальцами ног уцепиться за пол.
— Мы могли бы остаться на веранде.
Торн в ответ смог только кивнуть. Она встала и села к нему на колени, обхватив их ногами, как наездница. Стянула с себя футболку. Его лицо внезапно оказалось в прохладной впадинке между ее грудями. У тонкорукой Сары была большая грудь. Это было трудно предположить, ведь она предпочитала просторную одежду, скрывавшую ее формы. Но теперь ее грудь была обнажена. А рядом был Торн, который недоумевал, кто же она такая, эта красивая и умная женщина, уделявшая ему так много времени.
— Я хотел бы познакомиться с твоими родителями, — сказал Торн.
— Хорошо. — Ее голос ничего не выражал.
— Серьезно, — сказал Торн, — я хотел бы с ними познакомиться. Я хотел бы посмотреть, как ты живешь. Где работаешь. Сходить с тобой пообедать, встретить после работы, проводить домой — все как у людей.
— Ладно, как-нибудь на днях. Я устрою тебе большую экскурсию. Познакомлю тебя со своей средой обитания. — Она улыбнулась.
— На днях — это хорошо, — сказал Торн.
Кончиками пальцев она осторожно помассировала кожу его головы, шею, потом, с большей силой, размяла ему плечи. Торн ощущал себя уже не семнадцатилетним, а намного моложе, моложе чем когда бы то ни было.
Она провела параллельные линии по обе стороны его позвоночника, под лопатками, потом ее руки оказались у него подмышками. Она скрутила влажные волосы в один тугой пучок, затем проделала то же самое с другой подмышкой. Торн принял правила игры, заложил руки за голову, подставляя ей подмышки. Он чувствовал, как в нем что-то возрождается, поднимается навстречу таившейся в ней загадке.
— Ты мне нравишься, — сказал он.
— Так и должно быть, — ответила она. — Я должна нравиться.
Его член отвердел, и ни ей, ни ему не нужно было направлять его. Она чуть шевельнула бедрами, и он вошел в ее влажную плоть. Через ее плечо он смотрел, как мигает маячок, указывающий фарватер, и пытался подладиться под его ритм. Синхронизировать с ним свои движения.
Они целовали друг друга, как ненормальные. Сигнал маяка все еще задавал ему темп, несмотря на то, что глаза его были закрыты. Да, кресло действительно было удобным. Оно совсем не сковывало его движений. Ее сильные руки обхватили его лицо, она направляла его губы к своим губам. Отыскав его рот, она развернула голову Торна под таким углом, чтобы их губы слились воедино. Торн никогда раньше не целовался так, до самозабвения, словно растворяясь в партнере. Их языки сплелись в единое целое.
Раньше он никогда не терял бдительности. Оставался настороже, даже с опущенными веками. Но то, как ее рот, казалось, втягивал его в себя, — то были настоящие поцелуи. Вот почему люди целуются.
Она заставляла его проникать все глубже, прижимая его бедра к себе. Он все еще держал обе руки за головой, будто борец, отрабатывающий полный нельсон[9] сам на себе, и ощущал ее соски на своих щеках и губах: левый, затем правый. Он застонал, его пронзила сладкая боль, которой он так жаждал, что-то внутри взорвалось, и он испытал оргазм уже в третий раз за этот вечер. Теперь ее волосы хлестали его по лицу. Она выгнула спину, и он обнял ее, зарылся лицом в эту влажную прохладную ложбинку между грудями, то крепко прижимаясь к ней, то ослабляя объятия.