Сара, лежа на спине, скользила по воде все дальше, у ее ног пенилась вода. Казалось, она хотела дать ему время поразмыслить, разобраться в себе. А может, она уловила скорбные отзвуки этого места. Голоса призраков. Квентина и Элизабет Торнов и некоего Далласа Джеймса. Толстого, пьяного, пахнущего блевотиной Далласа Джеймса.
Торн наблюдал за Сарой Райан. Сара все еще плыла на спине, вода пузырилась от ее спокойных, уверенных ритмичных движений. Она блестела как серебристая пена. Сара все дальше удалялась от берега в теплые воды залива, не спеша огибая то место, где все произошло.
Тридцать девять лет назад Квентин и Элизабет спешили домой на остров Ки-Ларго из Хоумстедской больницы. Торн появился на свет двадцать часов назад, и его нужно было привезти на острова Кис в течение четырех часов, чтобы по местному обычаю он официально считался конком.[6] Чтобы у мальчика были корни.
Возможно, корни было неподходящим словом. Точнее было бы сказать присоски. Этот остров не отличался плодородием. Известняк и кораллы, а над ними — лишь несколько сантиметров песчаной земли. В действительности это была всего лишь длинная узкая полоса рифа. И если бы на Северном полюсе начали таять льды и пронесся хороший ураган силой в пять баллов, остров вновь превратился бы в риф. Но у конков были присоски. Они умели удержаться там, где нельзя было пустить корни.
Обычай был настолько важен для Квентина и Элизабет, что после полуночи они незаметно ускользнули из больницы, несмотря на предостережения хирурга. Элизабет делали кесарево сечение. Крепыш Торн весом свыше четырех килограммов застрял на выходе.
Оставалось еще четыре часа. Достаточно времени. Дорога домой на острова занимала всего полчаса. Было 5 июля 1947 года.
Все сведения об этой ночи были почерпнуты Торном из статьи в «Майами геральд». Доктор Билл хранил ее до тех пор, пока Торн не стал задавать слишком много вопросов о смерти своих настоящих родителей. Тогда доктор Билл провел Торна в свой кабинет, где на столе были разложены газеты. Потом вышел из дома, чтобы опробовать на гнилой ветке свое мачете, а тринадцатилетний Торн читал и перечитывал старые газетные заметки. Доктор Билл не дал себе труда хоть как-то его подготовить. Он ко всему относился с хладнокровием хирурга. «Вот, прочитай. Это все, что известно». И отправился рубить гнилушку во дворе, пока Торн в одиночку боролся со своими чувствами.
5 июля 1947 года была ясная ночь. Стояла обычная для июля жара. Дул легкий юго-восточный бриз. Да, Торн прочитал всю газету, прежде чем позволить взгляду остановиться на заголовке статьи о гибели четы Торнов. Погода, спортивные новости, «Красные отвергли план Маршалла». Первоклассные марки за три цента. Анекдот дня. Рассказ о том, как венчалась молодая пара. У алтаря она сказала «нет» вместо «я согласна». Потом передумала, но тогда уже он сказал «нет». Торн прочитал все от корки до корки.
Наконец осталась всего одна статья. По мере чтения Торн представлял картину произошедшего, расцвечивая деталями сухой газетный стиль, навсегда запечатлевая давние события в своей памяти. И с тех пор, когда бы он ни вспоминал об этой автокатастрофе, всегда выходило примерно следующее. Была ясная ночь. Они ехали по двухрядному шоссе длиной в сорок километров, протянувшемуся вдоль полотна старой железной дороги. Старожилы говорили, что если высунуть руку из любого окна машины, то можно дотронуться до мангровых деревьев. Узкая и темная асфальтовая дорога была пустынна. Торн спал у Элизабет на руках. Спал, ощущая ритм ее дыхания, под гул старой машины.
Навстречу им в «студебеккере» своего папаши, возвращаясь с Ки-Уэста,[7] несся Даллас Джеймс, двадцати одного года. С парочкой друзей на заднем сиденье. Все были навеселе от выпитого бурбона с кока-колой. Рядом с Далласом Джеймсом сидела девушка. Милая девушка, которая училась вместе с ним в университете на последнем курсе и которая не подозревала, что за один день они проделают путь из Майами на Ки-Уэст и обратно и что вся их поездка будет сопровождаться выпивкой и безудержным весельем. Ее звали Дорис Джин Периш. Обо всем этом говорилось в газете. Именно благодаря девушке все и раскрылось. На следующий день она все рассказала своему отцу. Добропорядочная католичка всю ночь не могла сомкнуть глаз, мучимая чувством вины.
Той ночью Даллас рассказывал какую-то длинную историю и через плечо наблюдал за реакцией спутников. Бурбон и кока-кола, затянутая шутка — Далласа больше заботило то, сумеет ли он вызвать смех и поразить воображение своих приятелей и Джин Дорис, а не свет фар движущейся навстречу машины.