— Калачев Евгений, прозаик из Омска. Вот мое приглашение.
Спокойная ровная членораздельная фраза успокоила Нину Аверьяновну. Она взяла мои документы, в стопке бумаг, лежащей на столе, разыскала мою анкету с фотографией, взглянула на фотографию, потом опять на меня и, уже совсем успокоившись, спросила:
— Можно, я буду вас называть Женей?
— Конечно, — утвердительно ответил я.
— Как, Женя, доехали? Сразу нас нашли?
— Прекрасно! Двое суток — отоспался как следует. На вокзале и в метро немного потолкался, но «язык до Киева доведет» — люди дорогу подсказали… Да, правда, тут недалеко, на бульваре, напротив «Макдоналдса», какой-то чудак два раза подбрасывал мне под ноги пачку долларов, но я же не лох — не взял…
В кабинете раздался тяжелый вздох и рыдания:
— Они мне говорят — покажи, какие у тебя деньги? Я им отдала, они посмотрели, что у меня долларов нет, и вернули, а здесь я обнаружила, что все крупные купюры исчезли, — сквозь слезы говорила Лида…
Получив талоны, мы с Мишей пошли по длинному коридору, устеленному ковровыми дорожками, потом спустились по лестнице со второго этажа, зашли в туалет — вымыть руки.
— Гуляя по коридорам института, меня не покидает ощущение, что когда-нибудь встречу Андрея Платонова, — сказал я, открывая кран. Холодная струя отрезвляюще ударила в ладони.
Миша, понимая мое настроение, сказал:
— А разве он в этом флигеле жил, а не там, где библиотека?
— Точно не знаю, но здесь он бывал тоже…
Мы вышли во внутренний двор института. Высокие тополя грели ветки с набухшими почками под апрельским солнцем. Воробьи радовались весне и солнцу — восторженно чирикали, перепархивали с ветки на ветку.
— Хорошо! — Я вдохнул весенний воздух полной грудью.
— Ты прав, — улыбнулся Миша.
Уходить с улицы не хотелось, но перемена коротка — надо было успеть пообедать, — и мы пошли в столовую.
При входе чуть не сбил с ног вылетевший из столовой поэт Владимир Максимцов. Он дожевывал на ходу:
— Я быстро! — И растворился за открытыми воротами литинститута.
— Куда это он? — спросил Миша.
— Не знаю, — задумчиво произнес я.
…Я доел макароны по-флотски, стал пить чай.
— Миша, я после следующей пары уйду — надо съездить по делам в Арбитражный суд и Мосводоканал. Если вдруг Максимцов появиться, скажи ему, чтоб ехал в Храм без меня.
— Мне тоже надо съездить в Союз писателей, в иностранную комиссия, к Бавыкину Олегу… А почему ты думаешь, что Володя не появится?
— Не знаю, — неопределенно пожал плечами я. — А зачем тебе к Олегу Митрофановичу?
— Да книгу свою «Несусветное в поганочках» отдать… Я нашел все-таки пять экземпляров, — ответил Миша.
— Да, — задумчиво произнес я. — Ты, Миша, — художник, как и Личутин. Я недавно прочел его роман «Любостай». Язык просто чудо: кружева-узоры. И название запоминается, — улыбнулся я.
— А ты? — Миша даже немного покраснел от сравнения с большим писателем.
— А я — прозаик, — опять улыбнулся я. — Будущий. И мне ближе наши сибирские писатели — Астафьев, Распутин… Ну и, конечно, рассказы нашего Евгения Евгеньевича: лаконичные, психологически точные, с гениальными художественными деталями. Только немного грустные. Ты читал Чернова?
— Угу, — Миша допивал чай.
— Что угу? Сходи в библиотеку, возьми подшивку журнала «Юность», еще раз перечитай, — смеясь, сказал я. — А вообще, Миша, это счастье, что мы оказались здесь, на ВЛК, и выбрал нас в свой семинар Чернов, а не Пушкин Александр Сергеевич…
Арбитражный суд города Москвы находился на улице Новая Басманная, дом Доехав до станции метро «Красные ворота», я с трудом открыл тяжелые двери и вышел на улицу Каланчевскую. И хотя корень названия улицы происходил от слова «каланча», а моя фамилия — от другого имени существительного, сердце все равно легонько радостно екнуло от родного созвучия. На улице меня встретило солнце и почти летнее тепло. И чистый, прозрачный воздух. И настроение у меня было хорошим и спокойным: в суде я должен был отдать краткий отзыв на исковое заявление Департамента по охране памятников архитектуры к Правлению Союза писателей. И только. А сам арбитражный процесс с интеллектуальным, эмоциональным напряжением будет позже.
Быстрым, но размеренным шагом я дошел до здания суда, заказал пропуск, в канцелярии вручил экземпляр отзыва, на втором экземпляре получил штамп с отметкой и датой получения отзыва, и, уже совсем расслабившись, направился назад, к метро. Я решил пройтись по Лермонтовскому скверу. Это место казалось совсем пустынным, безлюдным, хотя в каких-то десятках метров — по другой стороне Красноворотского проезда и по Каланчевской шли, обгоняя друг друга, суетясь, куда-то спеша, сотни и сотни людей. А здесь никого! Я даже, радуясь одинокости, прикрыл на мгновение глаза, подставляя лицо солнечным лучам. Солнце двумя красными полосками пробивалось сквозь веки. Сделал несколько шагов, открыл глаза и мотнул головой, прогоняя мираж, — мне навстречу шел сам Валентин Григорьевич Распутин. Он не спешил и, видимо, так же, как и я, наслаждался и одиночеством, и прекрасной погодой. В какой-то момент у меня мелькнула мысль: не мешать, перейти на другую сторону проезда, утонуть в людском потоке, но неторопливые шаги навстречу друг к другу сделали свое дело, и в следующее мгновение я произнес: