— Спасибо, — вырвалось у меня. — Все было очень необычным для меня.
И опять я ехал в метро, но не домой, а на работу, хотя мне нужно было еще заехать в Союз театральных деятелей, чтобы передать Михаилу Александровичу Ульянову сборник омских писателей «Складчину», в котором были опубликованы его очерки о пребывании Театра имени Вахтангова во время эвакуации в Омском драматическом театре. Но на сегодня впечатлений было больше, чем достаточно, и я решил заехать к Ульянову в другой день. Сидел в вагоне и думал о том, что я, как ненасытный алкоголик, не могу насладиться Москвой, не могу насытиться новыми яркими впечатлениями от встреч с талантливыми интересными людьми. И это здорово. В глубине души я догадывался, что когда-нибудь этот праздник закончится. Когда-нибудь моя душа перестанет восторженно напевать песню на стихи сибирского поэта Геннадия Шпаликова:
И наступят серые бесконечно суетливые будни, состоящие сплошь из мыслей и дел: как бы выжить; как бы заработать на жилье; как бы хватило на все сил и терпения. И я не буду чувствовать под собой ни этот Великий город, ни нашу Великую страну. Не буду чувствовать талантливых, доброжелательных ко мне людей…
— Станция метро «Бауманская». — Голос диктора вернул меня к реальности. Я встал с места, вышел из вагона, и людской поток — приближался вечерний час пик — подхватил меня, вынес на улицу. Было некогда смотреть по сторонам: я спрашивал прохожих, где находится контора Мосводоканала, как туда пройти. Спешил. Боялся, что затянется процедура заключения договора, и придется сюда приезжать еще раз. И только сдав документы на подпись, я присел на любезно предложенный мне стул, успокоился и посмотрел в окно. И словно во сне перед моим взором предстал пятикупольный с высоченной стройной колокольней, фисташково-белый с золотом, сияющий на солнце куполами и крестами Храм во всей красе и величии. От неожиданности увиденного я крепко зажмурил глаза, опять открыл — наваждение не проходило.
— Как называется этот Храм? — спросил я у сотрудницы конторы.
— Елоховская церковь.
— Странно, — сказал я. — А мне сегодня приснился во сне Богоявленский собор. Ну точь-в-точь, как эта церковь.
Сотрудница рассмеялась:
— Богоявленский собор и Елоховская церковь — это одно и то же. Правильное название — Богоявленский Кафедральный собор в Елохове. Кстати, в нем крестили вашего коллегу — Александра Сергеевича Пушкина. — Девушка опять засмеялась. — А еще этот Храм никогда не закрывался. Аж с семнадцатого века. Правда, перестраивался: сначала была деревянная церковь в деревне Елох, потом построили каменную, в которой крестили Пушкина, а в таком виде собор предстал уже в середине девятнадцатого века, — как на экскурсии рассказывала сотрудница конторы. — А вы, наверное, приезжий?
— Да, из Сибири. Учусь в литературном институте.
— Понятно… Вот и ваш договор.
Дело было сделано, и я теперь никуда не спешил: медленным шагом дошел до собора, вглядываясь в его детали и не переставая удивляться — точно как во сне! Перешел улицу и, как зачарованный, двинулся во двор собора. Охрана — откуда она взялась, я не понял, меня не остановила. Я направился к главному входу собора, но меня, почти бесшумно шелестя широкими шинами, обогнал черный лимузин представительского класса, с зеленым флажком на правом крыле. Флажок был украшен патриаршим вензелем.
Лимузин затормозил у парадного крыльца, дверцу открыл молодой священник, появившийся из храма, и из автомобиля вышел сам патриарх Алексий Второй.
Я сразу его узнал — видел по телевизору, но уже не удивился, а последовал вслед за ним в собор. Через притвор под высоченной колокольней, мимо входа в широкую трапезную с низким потолком я прошел в сам собор, где свод распахивался, как небо высоко над головой, и где через огромные арочные окна купола предвечерний свет падал внутрь собора и был еще достаточно ярок, освещая образы русских святых: княгини Ольги, князя Владимира, Александра Невского, Сергия Радонежского, Даниила Московского и Василия Блаженного, и образ Троицы Новозаветной. Большие четырехгранные столпы держали небесные своды собора, а высокий пятиярусный иконостас из дерева и позолоты грациозно возвышался над прихожанами.
Из-за раннего вечернего часа прихожан было немного, и я смог достаточно близко приблизиться к патриарху и с легким изумлением рассматривал происходящее. Патриарх был облачен в скромные неброские по церковным меркам одежды и читал с легкой грустью в голосе, но достаточно громко, Двенадцать евангелий: