Мы наконец нашли контору месье Килара. Угрюмый клерк проводил нас в длинную приемную с зарешеченными окнами, украшенную картиной знаменитого доктора Гийотэна. Вскоре нас пригласили в кабинет адвоката.
Судя по его вдохновенному и оживленному виду, он или репетировал речь, или распекал клерка. Это настолько высокий и худой человек, что его тело, казалось, могло складываться. У него был вытянутый голый череп с крючковатым носом и холодными глазами под изогнутыми веками. Белки его глаз казались неожиданно ослепительными на его пепельном лице. Облаченный в черную адвокатскую мантию, он стоял за широким столом в кабинете, полном книг, и величественно кивнул нам, когда мы вошли.
— Вы пришли по делу Салиньи, — приглашающе взмахнул рукой он. — Очень печально. Присаживайтесь, пожалуйста.
Месье Килар казался похожим на дантиста, который вот-вот возьмет свои щипцы. Мы опустились в кресла, которые в унисон скрипнули под нами. Но самый громкий скрип издало кресло месье Килара. Адвокат вопросительно посмотрел на каждого из нас.
— Я уверен, месье Килар, — начал Банколен, — что вы не нарушите профессиональной этики, если ответите на несколько вопросов… Вы, конечно, хорошо знали месье де Салиньи?
Склонив лысую голову, адвокат задумался.
— Нет, месье, не могу так сказать. Я вел его дела, но хорошо знал не его, а его отца. Я познакомился с его отцом весной 1892 года, нет, это было в 1893-м, а именно 7 апреля, если говорить точно. Это было в пасмурный день, когда то и дело принимался идти дождь и когда я защищал Жюля Лефера, обвиняемого в краже со взломом. — Он откашлялся и строго посмотрел на нас, будто вопрошая: „Сообщите жюри, а где вы находились 7 апреля 1893 года?“ Официально я был советчиком Рауля со дня его рождения, но редко его видел. Он был из тех юношей, которые не интересуются денежными вопросами. Во всяком случае, они его не интересовали, пока он мог спокойно выписывать чеки.
— Но насколько я понял, вчера вы праздновали вместе с ним?
— Да. Как вы понимаете, это естественно — чтобы я принес свои поздравления и благословение новобрачным. Кроме того, это была идея мадам Килар… И должен сказать, — он вдруг поскучнел и заморгал странно изогнутыми веками, уставившись в угол потолка, — что, несколько раз переговорив с Раулем по мере приближения дня его женитьбы, я составил себе гораздо более высокое мнение об этом молодом человеке. Да, именно так.
— Следовательно, он с вами советовался?
— Естественно, месье! Он был обеспокоен, и я его не виню. Он хотел обеспечить будущее. — Неожиданно его взгляд остановился на нас. Килар высоко поднял плечи под черной мантией.
— Значит, он составил завещание?
— Да. Он также попросил меня достать в банке наличными сумму в миллион франков.
Наступила гробовая тишина. Банколен пробормотал:
— Tiens! Вот как? Это не показалось вам несколько необычным?
— Если бы мне не приходилось иметь дело с необычными делами, месье, я избрал бы другую профессию. Когда месье де Салиньи изъявил желание иметь наличными миллион франков, состояние его банковского счета и мои связи были таковы, что банк не нашел в этом ничего странного. — Неожиданно Килар добавил: — Может, лучше все вам объяснить, как это сделал для меня месье де Салиньи. Его намерение провести медовый месяц в тишине дома было лишь для отвода глаз. Он хотел, чтобы об этом сообщили в газетах, чтобы обмануть… скажем, какие-то злонамеренные силы, следящие за ним. Он планировал сегодня же отбыть с мадам в неизвестном направлении и с достаточной суммой наличными, чтобы они могли жить на эти деньги, не вступая ни с кем в контакт, пока полиция не схватит… преступника. (Конечно, я употребляю это слово не в общепринятом юридическом значении.) И я задаю вопрос: достаточно ли миллиона франков на расходы в такой период…
Все противоречит друг другу! Все, с кем мы встречались, казалось, настороженно обнажали клыки. Но был еще один момент в смутных сомнениях, который равно тревожил и старого высохшего грифа в черной мантии. Он говорил, это чувствовалось, не из желания быть откровенным. Скорее чтобы проверить эффект, который его показания произвели на нас. Оголенный череп подался вперед, локти согнулись на столе, а длинные сухие пальцы ловко стали вращать стальной нож для разрезания бумаг.
Мы молчали. Ветерок, врывающийся в окно, шелестел бумагами, птицы радостно щебетали во дворе. На солнце набежало облачко, и тень от него медленно накрыла напряженную фигуру месье Килара. Наконец Банколен подал голос:
— Скажите, месье Килар, может, вам, случайно, известно, не находила ли ваша супруга в шкафчике для лекарств, что у вас в ванной, совок?
Эффект от вопроса был ужасающ. Килар весь напрягся и резко положил нож на стол.
— Боюсь, не совсем понял смысл вашей шутки, месье. Совок! Совок?! — Он повторял это слово, а его глаза широко распахнулись, костлявое тело заскрипело, словно погремушка гремучей змеи. — Да как там мог оказаться совок?
— Значит, вы понимаете, о чем я говорю?
— Да. Я не первый раз слышу о совке.
Я не думал, что вчерашнее ощущение ужаса может возвратиться. Но по мере того как длинная тень ползла по комнате, заполненной запыленными книгами, казалось, будто вновь появилась зловещая тень Лорана. Килар медленно продолжал говорить:
— Я вам все расскажу. Это меня буквально преследует… Итак, — он взмахнул широким рукавом, — позапрошлым вечером, в четверг 22 апреля, месье де Салиньи устраивал у себя дома холостяцкий прием. Это был прием в совершенно ином духе, чем его прежние вечеринки. Мадам Килар говорит, что одно время он часто собирал у себя друзей, и они веселились просто неприлично, можно даже сказать, разгульно, и среди гостей были спортсмены-профессионалы, автогонщики, фехтовальщики, боксеры и прочие, с которыми в наше время нам приходится сталкиваться, — с горечью отметил он, — как с равными благородным семействам Франции…
Его костлявая фигура выпрямилась. Я затаил дыхание. В глазах Килара сверкнула гордость пополам с горечью, как при взгляде на повергнутые боевые знамена. Он напоминал солдата, восклицающего „Да здравствует император!“, при этом отдавая честь, хотя знамя с орлом распростерто на земле.
— Мы принадлежим к старой школе. Мы — вымирающее поколение… Я помню тот серый дом в Буа, из которого открывается вид на Триумфальную арку, когда он принадлежал его отцу, и куда хаживали на прием государственные мужи. Его отец был великим человеком… — Килар задумался, затем быстро заговорил: — Вы не поймете, каково для нас видеть, как последние аристократы один за другим покидают этот мир. Словно одна за другой задуваются свечи в шато, пока весь дом не погрузится в темноту. Силы небесные! Это разрушает дом! Мы остаемся одинокими и потерянными! Я был свидетелем того, как в этом самом доме умирал отец Рауля; как еще долго в его просторных комнатах держался запах лекарств и смерти…
Он судорожно сжимал и разжимал кулак, и его слова падали подобно балкам старинного здания, вздымая пыль и кирпичную крошку, обнажая скрытые предметы. Холодная четкость мышления покинула Килара. Он словно пытался подсказать нечто — неуверенно, пытливо вглядываясь в нас, стараясь выразить какие-то безымянные сомнения.
— Но в тот вечер все было как в прежние времена. Никаких спортсменов, все гости из „Альманаха“ — люди, чьи отцы знали Рауля, но едва были знакомы с ним самим. Было поразительно в наше время увидеть великолепно сервированный стол и сидеть за ним с людьми, которые сознавали, что Брийа-Саварен был одним из величайших людей Франции. В наше время люди не в состоянии отличить „Шамбертена“ от „Сотерна“. Они пьют шампанское из бутылки с мягкой пробкой или из графина, который вы используете только для воды, не обращая внимания на осадок. Фу! Это просто богохульство! Они подают шабли ко всему, что угодно, но только не к устрицам. И скажу вам, господа, хозяин, который предлагает „Медок“ вместо бургундского, должен быть расстрелян без снисхождения… Прошу прощения, господа! Я отклонился от темы.