Едва она начала разворачивать плоскодонку, как из болота показалась тоненькая ручонка и потянула за нос лодки. Луна с ужасом взирала на бурлящие потоки, заливающие дно и на оберег, сверкнувший последний раз.
Луна пятилась, пока не уперлась в корму; лодка погружалась под воду. Сначала лодыжки, потом колени, бедра, потом ребра, плечи… девочка сделала последний глубокий вдох, и болото сомкнулось над головой.
24
Утопия
А Ута все тащила и тащила ко дну, через болото, через спутанные сети скользкой тины. Она тащила за собой лодку, в двадцать раз превышающую ее саму, с человеком на борту, тащила в свою берлогу. Она притянула лодку в воздушный карман на каменистый островок.
Девочка держалась за бортики лодки, часто кашляла и сплевывала, застрявшие в волосах водоросли с брызгами падали к ногам.
Ута нырнула к трону подводного царства, сооруженному из пустых черепашьих раковин, и поправила корону на голове.
Ута устала. Очень устала. Боль сотрясала ее крохотное тельце до самых костей. Что-то, связанное с этим человеком, волновало, что-то давно забытое и горькое мучило ее.
— Зачем ты меня вызвала? — спросила она. Слова звучали как царапающие друг друга камни. — Неужели так сложно оставить меня в покое?
Девочка облизала губы и сплюнула комок грязи.
— Дело в моей сестре, — прохрипел человек, — Она больна. Умирает из-за твоего проклятия. Пожалуйста, сними его… прошу тебя.
Человека затрясло, тонкие локти забились о выступающие ребра.
— Забери меня, — девочка пригляделась к влажной темноте вокруг. — Ты можешь держать меня тут вечно, пусть только Уиллоу станет лучше.
— Зачем мне нужен огромный человек, который шатается по моему убежищу и всасывает весь мой воздух? Мое проклятье? — пролепетала Ута. — Пффф.
Подбородок человека задрожал и из глаз потекла вода, струйками скользя по щекам и падая на камни. Ута с трудом подняла руку к лицу. Это было уже слишком.
— Уходи, — произнесла она. — Уходи вместе со своими слезами. Уходи и оставь меня наедине с моим горем.
Человек рухнул на острые камни и зарыдал в полный голос, на ногах зияли свежие царапины. Но даже на коленях человек возвышался над маленьким духом.
— Прошу тебя, умоляю, сними проклятие, пожалуйста.
— Мое проклятие, — повторила Ута, причмокивая языком, будто это слово можно было раздавить как жука. Она соскользнула с трона и приблизилась к человеку. — Для проклятья требуется сильное чувство, неважно любовь это или ненависть. А что есть у меня? Ничего. У меня ничего не осталось. Я пуста.
Девочка вгляделась в подступающую к островку кромку воды и на крабиков, мечущихся в тенях. Она посмотрела на протекающий потолок пещеры и на жалкое создание перед ней. Она встала и подошла к лодке, лишь наполовину поместившаяся в воздушный карман. Но вместо того, чтобы уплыть, сделать глубокий вдох и устремиться на поверхность, она заговорила вновь.
— Что я могу предложить, если тебе не нужна я? — Ее голос дрожал от пролитых слез. — Хочешь нашу хижину? Забирай. Хочешь сад? Бери его. Вот, бери мою лодку. Забирай. Бери, что хочешь, только отдай мне сестру!
Ута перепрыгнула через каменистое дно и пнула деревянное корыто:
— Да зачем мне твоя дурацкая..
Лодка слегка накренилась, достаточно для того, чтобы оберег блеснул под темным сводом пещеры.
Глаза Уты широко распахнулись, и она подкралась к лодке, забралась внутрь и скользнула к узкому носу. Протянула руку. Дрожащей рукой отцепила оберег. Подушечками пальцев пробежала по мерцающему сплаву будто она делала это тысячу раз. С губ сорвался вздох, наполненный многолетней тоской и болью.
И пусть внутри все переворачивалось от непривычного ощущения надежды, но глаза подозрительно сощурились.
— Как ты… Где ты это нашла?
— Это просто симпатичная безделушка, оберег. Бабушка нашла его в детстве. Он нужен тебе? Забирай. Давай.
Девочка склонилась к Уте, умоляюще сложив руки.
— Пожалуйста, забирай, только отпусти мою сестру.
С каждым вдохом Ута чувствовала, как с ее тела спадает тяжесть проведенных в унынии лет. Она посмотрела на человеческую девочку, в удивленных глазах которой читался немой вопрос.
Ута щелчком открыла замок. По щекам потекли черные слезы, черные как одинокое истощенное сердце, черные как агония, как проклятие. Они текли черным ручьем, пока не стали серыми, а затем не очистились до прозрачных соленых капель. Она восторженно наблюдала, как в медальоне загорался огонек и появилась едва уловимая дымка белого облачка.