Путь мой в науку не был прямым и безмятежным. Из-за различных обстоятельств эмигрантской жизни приходилось прерывать учение и снова начинать уже в другом месте, в ином чужеземном городе.
Судьба эмигранта, кочевавшего из страны в страну, повлияла даже на само направление моих ранних научных работ. Обстоятельства сложились таким образом, что сразу же после окончания Лейпцигского университета, преследуемый полицией, я был вынужден бежать из Германии и временно поселиться в Москве. Именно здесь, в Столице Советского государства, мной были сделаны первые самостоятельные шаги на научном поприще. Мне поручили составить путеводитель по Советской стране. С жадностью я принялся за ату чрезвычайно интересную и новую для меня работу. Как географ и картограф я и впоследствии занимался в основном Советским Союзом. Сделал много карт Страны Советов для всех издававшихся в Германии больших атласов, написал ряд статей об СССР для немецкой энциклопедии. Кроме того, по возвращении из Москвы в Берлин редактировал немецкие географические издания, положил начало деятельности картографического агентства Пресс-географи.
Не прекращал я научной деятельности и в Париже, куда перебрался после фашистского переворота в Германии. Наряду с журналистской работой в агентстве Инпресс сотрудничал в журнале парижского географического общества, составлял для некоторых органов французской печати карты, отображающие текущие международные события, охотно выполнял заказы советских друзей из редакции "Большого Советского Атласа" по редактированию карт иностранных государств.
Именно с этой работой и была связана упомянутая выше поездка в столицу Советского Союза.
Итак, приехав в октябре 1935 года в Москву, я отправился первым делом в редакцию "Большого Советского Атласа", находившуюся тогда в старинном здании на улице Разина. Как всегда, меня гостеприимно, по-дружески встретили сотрудники редакции, географы и картографы. Это были преимущественно совсем еще молодые люди. Мне удалось повидать также Николая Николаевича Баранского, крупного советского ученого, который был тесно связан с географическим отделом "Большой Советской Энциклопедии" (первого ее издания). По его поручению я написал в свое время несколько статей. Мне предстояло и на этот раз выполнить для "Энциклопедии" ряд научных работ.
В Москве я навестил многих своих венгерских и немецких друзей; нужно было посоветоваться с ними относительно роспуска Инпресса. Однако события приняли для меня совершенно новый, неожиданный оборот.
Как-то мне в гостиницу позвонил, а потом и заехал один венгерский товарищ - я знал его как журналиста. В беседе выяснилось, что этому товарищу уже известий о критическом положении Инпресса: ему рассказали мол московские друзья-венгры, которым я накануне сетовал на постигшие нас трудности. Я очень удивился, когда гость сообщил, что мною интересуются некоторые работники Генерального штаба Красной Армии; с ними, оказывается, он разговаривал обо мне и моих делах. По его словам, товарищи из Генштаба придерживаются мнения, что я мог бы принести более серьезную помощь делу антифашистской борьбы, если бы, оставив работу в Инпрессе, перешел на другое поприще; если я согласен, мой гость готов представить меня кое-кому из генштабистов. Этот разговор навел меня на мысль, что, по-видимому, речь идет о разведывательной работе.
Я, конечно, не имел ни малейшего представления о такого рода деятельности. Знакомых в Генштабе РККА у меня не было. Даже когда за год до этого я приезжал в Москву по вызову редакции "Большой Советской Энциклопедии" и в ресторане "Прага" неожиданно встретился со своим берлинским знакомым Рихардом Зорге, то нисколько не подозревал, что беседую с одним из сотрудников советской военной разведки. Кстати, это была моя последняя встреча с Зорге, Лишь многие годы спустя я узнал о его подвиге.
Предложение моего знакомого было столь неожиданным, что дать сразу ответ я, естественно, не мог. Передо мной встал ряд сложных вопросов. Кроме того, я попросту сомневался, гожусь ли в разведчики.
- Все вопросы вы решите при встрече с товарищами из Генштаба, выслушав Меня, сказал гость. - Главное - ваше принципиальное согласие.
Пообещав подумать, я попрощался с собеседником.
Не скрою, было приятно сознавать, что мне оказывают высокую честь, предлагая сотрудничать с советской разведкой. Я расценивал это как большое доверие. Каждый из нас, революционеров-интернационалистов, всегда считал своим долгом помогать и словом и делом первой в мире стране социализма, содействовать укреплению ее позиций на международной арене, нести в массы идеи научного коммунизма.
Остаток вечера после взволновавшего меня разговора с венгерским журналистом я провел у себя в номере, лег поздно, но сон не шел. За окном было темно, сеял осенний дождь, ветер раскачивал висячую уличную лампу, и ее яркий свет время от времени вспыхивал на мокром стекле, бросая отблеск в глубину комнаты.
Мысли то уходили в прошлое, то возвращались опять к нынешним дням. Вспоминались родной Будапешт, детство и юность. Вспоминались события, участником которых мне довелось быть и которые, безусловно, оказали серьезное влияние на формирование моих идейных убеждений и политических взглядов. То были годы глубоких потрясений, вызванных мировой войной, годы революционных бурь, прокатившихся по Европе вслед за Октябрьским восстанием в России.
1917 год. Окончив гимназию, я получил аттестат зрелости и, несмотря на несовершеннолетие (я родился в ноябре 1899 года), как и другие мои сверстники, был призван в армию. Меня направили в офицерскую школу крепостной артиллерии, находившуюся возле озера Балатон. Школа эта была единственной в Австро-Венгрии, в ней училась молодежь главным образом из богатых и знатных семейств. И все же политические взгляды будущих офицеров были крайне противоречивы. Противостояли друг другу две группы. Разноплеменные аристократы - австрийские, венгерские, польские, чешские были заинтересованы в укреплении Габсбургской монархии; представители же венгерской и чешской буржуазии, считая войну уже проигранной, яро выступали за национальную самостоятельность своих стран, по существу, желали поражения Австро-Венгрии. В школе я впервые воочию наблюдал те противоречия, которые раздирали на куски многонациональную империю Габсбургов.
С социальными противоречиями, с притеснениями бедных людей теми, кто имел власть и деньги, я столкнулся гораздо раньше, еще в детские годы. В ту пору Уйпегят, северное предместье венгерской столицы, где я родился и вырос, был довольно-таки грязным рабочим городком с разбросанными по берегу Дуная фабриками (сейчас - один из районов Будапешта). В этом пригороде, где индустриализация шла быстрыми темпами, классовое расслоение было особенно наглядным: просторные особняки заводчиков и богатых купцов соседствовали с захудалыми лачугами, в которых ютились фабричные рабочие и их семьи. Почти вся территория Уйпешта принадлежала земельным аристократам из рода графов Карольи. Землю они сдавали в аренду или продавали тем же фабрикантам и купцам, строившим на ней свои предприятия, склады, пристани. Разительные жизненные контрасты иногда принимали такую форму, что потрясали детскую душу.
В мае 1912 года вместе с другом моего детства Ласло Федором, который за гроши с раннего утра и допоздна разносил тяжеленные корзины с продуктами клиентам своей хозяйки, рыночной торговки, - вместе с моим другом Ласло мы наблюдали в Уйпеште массовое выступление рабочих. Нескончаемые, Как нам казалось, колонны демонстрантов двинулись в Будапешт, а там полиция их встретила пулями. На следующий день после этой кровавой расправы я пошел в школу, повязав на шею красный шарф. Мне еще не было тринадцати лет, и, конечно, я мало что смыслил, но сделал это по примеру Ласло, который носил в те дни такой же шарф. Разумеется, мне влетело: учитель написал родителям, что у меня дурные наклонности и чтобы они за мной присматривали.