Вспоминая сейчас долгие месяцы, проведенные в той каморке, я удивляюсь, как у нас с Леной хватило терпения вынести это добровольное заточение, это испытание неподвижностью. Коченели руки и ноги, казалось, даже будто загустела в венах кровь. Порой хотелось плюнуть на все, встать и выйти на улицу. Ведь каждому из нас тогда было чуть больше сорока лет, мы жаждали действия, деятельности! А пришлось сидеть взаперти. Для меня лично то время было, пожалуй, самым тяжелым в жизни.
Швейцарская полиция вынудила все-таки нас порвать связи с организацией, отсиживаться в чулане. Ничего другого пока нельзя было сделать - агенты искали меня по всей стране. Эти сведения получил через своих информаторов в федеральной полиции мой друг - член нашей группы. Только он один знал, где я теперь скрываюсь, и приходил изредка сообщить, каково положение дел. С ним мы обдумывали, что же нам предпринять, как заново наладить радиосвязь с Москвой: ведь без нее вся наша работа равнялась нулю.
Именно это, а не жизнь взаперти, было предметом моих переживаний и тяжелых ночных размышлений.
Из газет и радиопередач я знал, как развиваются события на советско-германском фронте и в Европе. В январе под Ленинградом и на Украине разворачивалось большое наступление Красной Армии. В районе Корсунь-Шевчеиковского была окружена большая группировка противника. Советские войска уже очищали от оккупантов Крым, Белоруссию, ' подходили к границам Румынии. А союзники возобновили боевые операции против немецких войск в центральной части Италии, приостановленные осенью 1943 года.
Наступательная мощь Красной Армии росла, но также становилось все ожесточеннее сопротивление теряющего свои позиции врага. Между тем наша информация лежала втуне. Со времени ареста радистов ее накопилось изрядное количество. Но как переслать эти данные, если нет никаких средств связи?
Мы очутились в странном положении. Группа была жива и боеспособна, ее возможности к концу 1943 года даже возросли, и вместе с тем она бездействовала, словно в параличе.
На свободе еще оставались мои основные помощники - Сиси и Пакбо, которые по-прежнему получали донесения. Сохранились все наши связи и источники. Не прекращал деятельности Люци со своими берлинскими единомышленниками. Казалось бы, чего ломать голову? Дать товарищам задание раздобыть радиодетали, собрать пару передатчиков, ускоренным темпом обучить новых людей работе с ключом - и дело пойдет!
Нет, к большому сожалению, не так это было просто.
Допустим, мы достали все необходимое, собрали рации. Но где их установить и, главное, кто будет учить новичков? Сотрудники, набившие руку на радиосвязи, сидели в тюрьме. А других, кто мало-мальски разбирался бы в радиоделе, среди нас не было.
И все-таки мы не теряли надежды, что спустя какое-то время, когда спадет активность брошенной против нас агентуры, возобновим работу организации.
Хотя полиция не получила сведений обо мне от арестованных радистов, она не прекращала своих поисков. Но в докладах сыщиков ничего утешительного не было. Тогда власти прибегнули к изуверским методам, свойственным гитлеровским молодчикам.
В марте швейцарская полиция арестовала моего старшего сына, который жил с бабушкой на прежней квартире. Всю ночь его допрашивали и били. Полицейские требовали, чтобы он сказал, где скрываются отец и мать. Но он не мог им ничего ответить, даже если бы его допрашивали и истязали еще пять ночей: сын просто не знал адреса конспиративной квартиры. Наутро его отпустили домой.
Однако то было лишь началом. Желая выманить нас с женой из укрытия, заставить искать связи с семьей, полиция сделала все, чтобы поставить детей и тещу в отчаянное положение. Старшему сыну запретили посещать школу. Младшего, тринадцатилетнего мальчика, выгнали из пансиона, где он учился. У них отняли продуктовые карточки. И, наконец, выселили из квартиры.
Издевательства продолжались. Матери Лены, немке по национальности, власти грозили отправкой за границу для передачи в руки нацистов. А старшего сына пытались заставить пойти в германское посольство за получением транзитной визы, чтобы потом выслать его в Венгрию, на мою родину. Ехать ему пришлось бы через Германию. Нет сомнения, что там его схватили бы гестаповцы.
Положение семьи было крайне тяжелым. Жена ужасно переживала. Мне стоило больших усилий удержать ее от оплошностей. Я понимал материнские чувства Лены, но нам обоим нужно было крепиться. Мы не имели права отдать себя в руки полиции.
Неизвестно, чем бы все это кончилось для наших детей и тещи, оставшихся на положении изгоев, если бы не вмешательство друзей. Пакбо и другим товарищам через влиятельных лиц в конце концов удалось прекратить полицейские гонения против семьи. Они же помогли найти для детей и бабушки другую квартиру, добились возвращения продуктовых карточек.
Полиция вынуждена была отступить. Расчет выследить нас таким подлым способом провалился.
Новые аресты
Что же происходило в это время в тюремных камерах, как вели себя наши товарищи?
О Джиме я уже говорил. Остальные арестованные, за редким исключением, также держались мужественно, старались запутать следствие, повести его по ложному пути. Полиции долго не удавалось заполучить необходимые данные, подтверждающие принадлежность некоторых, уже раскрытых ею лиц, к нашей организации.
Супруги Хамель и Маргарита Болли находились теперь в лозаннской тюрьме Буа-Мермэ, куда их перевели из Женевы после того, как власти узнали о нашем намерении устроить побег арестованных. В конце ноября в Буа-Мермэ был доставлен в Фут.
Они содержались в отдельных камерах. Надзирателям запрещалось даже отвечать на их вопросы. Адвокатов не допускали. Правда, арестованным позволили заказывать за собственный счет один раз в день пищу из ресторана, покупать сигареты, книги.
Из следственных и судебных материалов видно, что почти полгода со дня ареста Эдмонд и Ольга Хамель всячески отрицали свою принадлежность к разведывательной организации. И только в марте 1944 года, когда неопровержимые доказательства, собранные полицией, поставили этих людей в тупик, они начали давать кое-какие показания.
Эдмонд признал, что стал радистом у некоего Альберта только с осени 1942 года, собрал три передатчика. Он утверждал, что работал на Англию против гитлеровского рейха, но не в ущерб своей родине. Ольга подтвердила это и заявила, что помогала мужу лишь с лета 1943 года, а последние недели перед арестом помогала Альберту в шифровании. Оба отказались опознать меня по фотографии.
В марте 1943 года Хамели еще надеялись, что им удастся обмануть следствие, и многое намеренно путали.
Между тем швейцарская полиция, органы контрразведки не теряли надежды раскрыть все нити нашей организации. В этих целях они предприняли попытку ввести в заблуждение наш Центр, установив с ним радиосвязь от имени Джима вскоре после того, как тот был арестован. Позывные Центра и Джима, программа радиосвязи, а также многие данные о нас им были известны. Обманным путем, стараясь скрыть факт захвата лозаннской станции, они рассчитывали заполучить от Директора новые сведения о людях швейцарской группы, раскрыть их псевдонимы, явки, а заодно и мою конспиративную квартиру.
В книге Арсеньевича "Женева вызывает Москву" опубликованы тексты дезинформационных телеграмм, направленных швейцарской контрразведкой московскому Центру с декабря 1943 по январь 1944 года. Из его книги мы также узнали имена влиятельных лиц, участвовавших в этом обмане: федеральный прокурор Швейцарии Штемпфли, глава федеральной полиции Бальзигер, начальник армейской контрразведки полковник Жакилар.
Но радиоигра с Москвой у них не получилась: руководство советского разведуправления поняло, в чем дело, но сделало вид, будто принимает подставного радиста за Джима. Посылая распоряжения и советы, Центр повел швейцарскую секретную службу по ложному пути, одновременно пытаясь выяснить, в каком положении наша группа. А неудача швейцарской контрразведки объяснялась тем, что она, не получив в руки шифра Джима, решила воспользоваться моим. Это было ошибкой. Только через четыре месяца швейцарцы убедились, что оказались в роли обманутых обманщиков и прекратили радиоигру с Москвой. Центр на этом выиграл, получив точное подтверждение о провале Джима, а люди Массона напрасно потеряли время.