Он был кумиром мальчишек, проживающих на Красивой и прилегающих к ней улицах. Толпа ребятишек — голопузых, в рваных штанишках, босоногих — каждое утро, как бы рано он ни покидал дом, ожидала его у ворот и сопровождала до самого проспекта, жадно глазея и всякий раз, когда шпоры особенно ловко издавали звон, восхищенно цокая языком. Возвращаясь домой, Хаджумар непременно слышал громкий вскрик: «Идет!» — и отовсюду навстречу ему неслись остриженные наголо бесенята, которые и гордились им, и страшно завидовали ему, и верили, что придет время, когда и они будут разгуливать по городу в такой же кожанке, и кривая, покрытая позолотой сабля будет шлепать их по голенищу сапога.
Помнит Хаджумар, с какой завистью смотрели мальчуганы, когда он отправлялся в Москву вместе с дядей, приглашенным на празднование юбилея Октябрьской революции. Всю дорогу Саханджери радовался предстоящей встрече со своим боевым другом Иваном Корзиным, человеком, достойным восхищения. По словам дяди выходило, что его друга пуля не берет, а когда требуется, он и невидимкой становится.
— Точно определял: где можем на засаду наткнуться, какой дом следует обойти, чтоб не влипнуть в беду, в каком нам будут рады. И знал я, что он впервые в селе, и никак не мог понять, как он все угадывает.
Для Хаджумара поездка в Москву и Ленинград была не только сказочной, она ошарашила его. Поезд, трамваи, машины, улицы, по которым сновали тысячи мужчин, женщин, стариков, детей, шести-семиэтажные здания, крыши которых можно увидеть, лишь сильно задрав голову, грохочущие цеха заводов, посреди которых проводились митинги, — и повсюду марши духовых оркестров, приветственные речи, объятия незнакомых людей, крики, аплодисменты.
Все это мелькало перед глазами паренька, пьяня воображение.
Глядя на растерянного племянника, дядя весело усмехался в усы. Дни их были расписаны до минуты. Митинги, встречи на заводах и фабриках, в школах и на рабфаках, торжественные собрания, открытия памятников, чествование активных борцов революции — по-разному назывались мероприятия, но роль на них Саханджери, как и других приглашенных в Москву, была одна: его приветствовали, к нему обращались с речами, его просили поделиться воспоминаниями о жарких днях революции и гражданской войны. Дядя, сидевший в президиуме в папахе и черкеске, с кинжалом на поясе и кобурой браунинга на боку, с саблей, упиравшейся в пол, заметно выделялся среди почетных гостей, и к нему чаще других обращались с просьбой рассказать, что и как было десять лет назад. Просили с таким трепетным волнением, что Саханджери не смел отказать и рассказывал то один, то другой случай из боевой жизни, с трудом подыскивая слова, боясь выглядеть в глазах слушателей бахвалом. Он умалчивал о личных подвигах, так что Хаджумара, сидевшего в первом ряду зала, так и подмывало вскочить и дополнить его воспоминания. Племянник упрекал дядю в попытках умалить свои заслуги, и дядя терпеливо выслушивал его, кивая в знак согласия, что Хаджумар прав, нельзя так искажать то, что было, но на новой встрече опять говорил о смелых подвигах товарищей по отряду, а о себе ронял лишь скупые фразы, приводя племянника в отчаяние. Саханджери бегал звонить по телефону, оставлял адрес гостиницы, но выяснилось, что встретиться с Корзиным не так-то легко. И когда совсем потерял надежду, Иван Петрович сам неожиданно появился.
Слушая рассказы дяди о Корзине, Хаджумар представлял его себе высоким, могучим, сильным. Поэтому, когда ночью в номер постучались, и Хаджумар, открыв дверь, увидел на пороге худенького, скуластого мужчину, ему и в голову не пришло, что это и есть отчаянный разведчик-кавалерист Иван Петрович Корзин. Мужчина спокойно посмотрел на паренька и вежливо, не повышая голоса, произнес:
— Скажите Саханджери, что его хочет видеть товарищ. — Он не спросил, в номере друг или нет, будто знал наверняка, что тот готовится лечь в постель.
Хаджумар, которого приучили к тому, что держать гостя на пороге худо, отступил в сторону и предложил незнакомцу войти в комнату. Тот медленно перешагнул порог и застал своего боевого друга в весьма несуразной позе, когда тот, в трусах, не знал, как себя повести: нырнуть ли поскорее под одеяло или в таком виде встречать ночного гостя. Он замялся, переступая с ноги на ногу, лицо его стало багровым от стыда, но, оглянувшись на вошедшего, дядя сделал прыжок и, оказавшись возле гостя, крепко обнял его, закричал: