Однажды утром, это было в 29 году по P. X., лежа больной в своей комнате, Ливия ударила в металлический диск, стоявший на одноножном столике, и на серебряный звук в комнату немедленно вошла одна из служанок.
– Это ты, Азия? – спросила вошедшую Ливия.
– Я, госпожа.
– Почему тебя не было здесь?
– Ты спала таким спокойным сном, что я боялась даже своим дыханием нарушить его, но я бодрствовала.
– Есть там кто-нибудь?
– В прихожей толпятся лица всякого звания, ожидая с нетерпением вести о том, как провела ты ночь; между ними находится и Ургулания, надеющаяся, что ты примешь ее.
– Иди, Азия, и скажи посетителям, что в лампаде остается мало масла и что она готова угаснуть навсегда.
– Боги этого не допустят.
– А Ургуланию введи ко мне.
Ургулания не замедлила явиться. Ливия встретила ее словами:
– Дай мне увидеть свет.
В то время как фаворитка отворяла ставни и солнечный луч осветил комнату, больная старуха воскликнула:
– В последний раз вижу я сегодня солнечный свет!
– Нет, Ливия Августа, этого не может быть!
– Это будет… Ургулания, спрашивала ты о том, приехал ли Тиверий?
– Его еще нет, – отвечала фаворитка с некоторым смущением.
Наступило молчание.
Ургулания хотела приискать благовидную причину неприезда Тиверия, найти слова, которыми можно было бы успокоить страдающую ожиданием Ливию, но не была в состоянии этого сделать; она истратила все свое красноречие еще в прошлые дни, так как Ливия недели две назад, как только почувствовала, что настоящая болезнь уложит ее пепел в урну, писала к Тиверию, высказывая ему свое желание видеть его в последний раз.
С тех пор каждое утро она встречала свою фаворитку вопросом:
– Приехал ли император?
И каждое утро получала один и тот же ответ:
– Нет еще.
– Ургулания, – сказала Ливия, прервав наконец продолжительное молчание, – приблизься ко мне и выслушай, что я тебе скажу.
Нагнувшись к лицу Ливии, фаворитка заметила слезу, тихо катившуюся по морщинистой щеке старухи.
– Он не явится ко мне! – прошептала больная хриплым и едва слышным голосом. – Злодей!..
– Он приедет, божественная Августа.
– Нет! Говорю тебе, нет! – прохрипела с волнением Ливия. – Помнишь ты в последний раз, как я лежала при смерти?
– Помню, божественная, но ведь тогда он приходил к тебе.
– Да, но на самое короткое время; он не выразил никакой печали, ни искры любви… и тотчас же вернулся на свой остров, чтобы предаваться разврату.
Все это было справедливо, и Ургулания не могла возражать.
– Ургулания, это должно было со мной случиться.
– Почему? Разве ты не была всегда доброй императрицей, истинной матерью отечества, а для него самим провидением?
– Спроси об этом у Агриппины.
– Но эта женщина была горделива и несправедлива к тебе…
– Она скажет тебе, – прервала Ургуланию умирающая, – что сделала я с ее матерью, с ее сестрой и братьями, с ее мужем.
При этих словах Ургулания невольно закрыла свое лицо обеими руками. В эту минуту не могла не пробудиться в ней совесть, напомнившая ей о том, какое сильное участие принимала она своими советами и подстрекательствами в уничтожении семейства Марка Випсания Агриппы. Поняв состояние души своей фаворитки, Ливия продолжала:
– Ты имеешь причину ужасаться…
– Прогони, о Ливия Августа, прогони от себя эти мрачные мысли…
– Нет, я чувствую, что их кровь подходит к моему горлу… она душит меня… убивает меня…
Вид и душевные страдания больной, а отчасти и сознание своей виновности вызвали слезы и на глазах Ургулании. Она позаботилась поднять голову Ливии, подложив другую подушку, и дала больной несколько капель подкрепляющего питья.
– И все это для такого злодея! – продолжала бормотать несчастная мать. – Божественный Август предсказывал мне это, когда я просила у него за сына.
В эту минуту императрица действительно возбуждала к себе сострадание.
В комнате вновь наступила глубокая тишина, нарушавшаяся лишь всхлипыванием умиравшей.
Испуганная положением Ливии, Ургулания позвала девушку Азию и сказала ей:
– Поспеши привести сюда медика Аминту.
Аминта занял место известного уже читателям медика Музы, умершего за несколько лет до того. Войдя в комнату и приблизясь к больной, он взял ее за руку.