— Добрый вечер, — сказал он, стараясь не смотреть на Фросю. Та ничего не ответила. — Да, собственно, какой вечер, когда уже ночь. — Стенные ходики отстукивали двенадцатый час. — А я-то как увидел свет в окошке, подумал, не беда ли какая стряслась?
Снова не поддержав разговора, Фрося налила Ковалеву чашку супа, затем на стол в первый раз поставила и вторую. Ковалев поглядел на нее: что это с ней? Она никогда не садилась с ним ужинать. Но больше всего его поразил праздничный наряд: новое голубое платье, шелковая лента в косе, в нежно-розовых ушах звездочки сережек. А глаза были влажными. Она, вынув из рукава платочек, украдкой вытерла их.
— Можно и мне с вами? — принужденно улыбнулась Фрося. — За весь день во рту крошки не было. Вы не подумайте, что я навязываюсь. В прошлый раз вы так быстро ушли, не попрощались даже. Может быть, вам что-нибудь у меня не глянется, так вы скажите.
«Зачем она мне это говорит?» — удивлялся про себя Ковалев.
— Может, я что-нибудь не так сделала? Я не обижусь, всю жизнь от обид отбиваюсь.
Ковалев сидел как пришибленный. Недавнее решение держаться от Фроси подальше таяло, словно туман с восходом солнца. Жгучий стыд пригнул его к столу. Она ведь по сути дела совсем одинока, ей помощь, поддержка нужна. Ну, пускай он ей не пара, не складен, она еще найдет себе подходящего человека, но по-товарищески-то он обязан был к ней отнестись. Только последний невежа мог уйти от хорошего человека, не попрощавшись. Он с трудом поднял голову.
— Простите меня, Ефросинья Никифоровна, не хотел я вас обидеть. Мне с вами… Мне у вас очень хорошо. Так уж получилось.
— Да что вы, что вы, не надо извиняться, — посветлела Фрося. — Кто старое помянет, тому глаз вон! Мне же поделиться не с кем ни горем, ни радостью. Вот я и надоедаю вам деревенскими разговорами.
— А вот теперь, Фрося, вы меня обидели. Говорите, Фрося, говорите, хоть до утра.
— А вы кушайте и слушайте, если, конечно, вам в самом деле интересно. На судьбу-то свою я не напрасно жалилась. Мужа моего Яковом звали, это сын нашего колхозного бригадира Кожевина. Выдали меня силком, едва восемнадцать стукнуло. Кожевин-то много скота держал, молотилку, маслобойку. Всего у них было полно, амбары ломились от хлеба. Одного не хватало в доме — миру да согласия. Много я там натерпелась, за батрачку у них была. Свекор за человека не считал меня. А свекровь, как в песне поется, настоящая подколодная змея, чем-нибудь да норовила донять. А муж не умел за меня постоять. Был таким тихим да слабосильным, что и во сне комара не убьет. Не смогла я гордость свою переломить, не смогла жить в попреках да в унижении. Вернулась вот в этот родительский дом, он тогда без прируба был Вскоре родители умерли, одна я осталась.
— А где же ваш Яков сейчас? — спросил Ковалев.
— Вскорости бык его забодал до смерти, к изгороди пригвоздил. — Фрося на минуту умолкла. — Да ты ешь, Митя. Не гляди, на меня, я какая-то непутевая сегодня, ни естся, ни спится мне чтой-то.
То что Фрося впервые сказала ему «ты», Ковалева переполнило неизъяснимой радостью. Она стала ему еще ближе и роднее. Но он постарался унять непрошеное волнение.
— Не хотела я, Митя, говорить тебе, да так тому и быть — скажу. — Фрося вздохнула. — Сегодня у меня день ангела, двадцать четыре годика исполнилось.
— Что же вы молчали, Ефросинья Никифоровна? Я бы подарок какой-нибудь…
— Что ты, что ты, не надо, — перебила его Фрося.
— Говоришь-то ты по-простому, я это в первый же день приметила. Вот сейчас, сама не знаю, зачем рассказала тебе обо всем. Может, думаю, на душе полегчает. Никому другому из мужиков не решилась бы. — Фрося вывернула из угасающей лампы фитиль, добавила свету. — Насчет подарка, это ты зря, Митя, не надо. Жена небось в накладе останется.
— Не волнуйтесь, Ефросинья Никифоровна, это мне не грозит. Жениться я еще не успел. Три года служил на границе в Красной Армии командиром отделения, потом курсы. Вот и вся моя биография.
— Страшная у вас работа, в ночь-заполночь мотаться по селам, не приведи господи.
— По-всякому бывает, Ефросинья Никифоровна, — согласился Ковалев.
— Ой, что это ты, Митя, меня все величаешь, не надо. Зови просто Фрося. — Она снова попыталась вывернуть фитиль лампы, огонь попрыгал, заискрился и погас. От тлеющего фитиля по избе потянулся запах керосина и дыма.
— Керосин кончился, — без сожаления сказала Фрося.