Архип посчитал, что у него теперь не так уж мало денег, и рискнул.
— Играю на все! — крикнул он, показав и снова спрятав в карман две бумажки.
— На все, так на все, — фокусник бросил шпагат, а Архип лихо ткнул кинжалом в фанеру… и опешил: петля скользнула, не задев лезвия.
— Гони пару червонцев! — потребовал черноусый.
Архип сразу сник, медленно и обреченно достал из кармана две десятирублевки. Фокусник выхватил их у него из руки и укоризненно изрек:
— Эх, борода, идешь играть, а у самого за душой — ни гроша.
— У меня?! — вскинулся Архип. — Да я ишо в ерманскую…
В этот момент к нему протолкалась Пелагея, схватила мужа за ворот старенькой косоворотки и вытащила из круга.
— Смотрите на него, люди добрые, — запричитала Пелагея, — чуть понюхает хмельного, так сразу — дурак дураком. Вот вернемся домой, я с тобой не так поговорю…
Толпа подняла стариков на смех, стала подзадоривать еще пуще.
— Пойдем, Митя, отсюда, — Фрося потянула Ковалева за руку — Не могу смотреть на этого жулика. Никакой он не фокусник, просто ловкий мошенник.
— Нет, коли так, то подожди, — Ковалев подошел к фокуснику.
— А ну, сматывай свою лавочку!
Черноусый беспрекословно повиновался Ковалеву, словно бы он знал его, сбивчиво оправдывался:
— Да я… ведь полюбовно… Кто хочет, тот и рискует.
— Иди, иди! — Ковалев пригрозил пальцем.
Фокусник подхватил свое несложное имущество и убежал под свист парней.
— Во правильно! Ишь дураков ищет!
Молодая пара пошла дальше и очутилась у лотка, где шла оживленная торговля кренделями, пряниками, леденцами в жестяных коробочках.
— Вот здорово! В самом деле, как на ярмарке, — обрадованно удивился Ковалев и отдал продавцу деньги. — На все!
Бойкий продавец лишь мельком взглянул на Ковалева и не спускал глаз с Фроси, пока отбирал им покупки. Он подал им с дюжину кренделей на мочалке, фунта два пряников и три баночки леденцов.
— Заходите еще, красавица! — Пригласил он вослед.
Они прошлись по всему лугу, побывали везде где было весело и людно, попили воду из ключа. Только во второй половине дня вернулись домой.
ДРАКА
Я давно наблюдаю за кулацкими детьми. Они ведут себя высокомерно, держатся обособленно. И что самое тревожное: многие из них, следуя поучениям отцов, разжигают вражду между школьниками.
Вася, очень скучал и искал встречи с дедом Архипом. Как-то, выбрав момент, когда тетки Аксиньи не было дома, прибежал на конный двор.
В небольшой избенке, похожей на крестьянскую баню, расположенной рядом с конюшней, беспорядочно загроможденной хомутами, седелками, связками вожжей и прочей сбруей, стоял полумрак, пахло конским потом. Сквозь сизую пелену дыма парнишка с трудом разглядел мужиков, сидящих у небольшого, грубо сколоченного столика. Деда Архипа среди них не было.
— Он в конюшне, старый хрыч, где же ему быть-то, — ответил на вопрос Васи заплетающимся языком Кожевин. — Ишь сроднились: черт с младенцем.
Вася направился в конюшню, открыл широкое полотно большой дощатой двери, густой запах прелого сена и конского навоза защекотал в носу. Он обошел стойла, в которых, постукивая копытами, топтались кони. В одном из них был пегий жеребенок, совсем еще маленький. Уткнувшись мордой в вымя матери, он чмокал губами.
Вася опустился на ворох сена под навесом и стал дожидаться деда Архипа. Он вспомнил все, что его связывало с ним. Вот они вместе едут на Пегашке, потом вместе лежат в больнице. Они-то выжили, а вот Пегашка, любимица деда, вскоре подохла. Теперь у Васи нет роднее человека, чем дедушка Архип.
Не дождавшись старика, он решил пойти к нему домой, ему хотелось еще и с Аленкой повидаться. На конюшенном дворе он нос к носу столкнулся с Кожевиным. Тот заводил в оглобли вороного жеребца, выписывая ногами крендели. Конь шарахался от оглобель, то и дело заступал их, злил бригадира.
— Эй, Романов! Васька! — повелительно заорал Кожевин. — Принеси-ка мне сюда, дугу, да побыстрей шевелись, ну!
Васе не хотелось идти за дугой, его унижал хозяйский крик Кожевина, но подумав, что с пьяным не стоит и связываться, он пошел в другой конец лабаза, отыскал там дугу, принес и подал бригадиру.
— Ты что принес? Разве я эту просил принести? А ну, марш за черной, за моей. Д-дубовая твоя башка! Только и умеешь, что на балалайке тренькать да всякую чушь сочинять, сочинитель, — пуще прежнего разошелся Кожевин.
Вася больше не пошел выполнять прихоть бригадира, хватит, он вовсе не обязан прислуживать хоть кому. Ненависть к Кожевину захлестнула его душу. Он вспомнил, как в поле, возвращаясь из больницы, услышал злые слова бригадира: «Мы не уйдем с колхозной земли, как некоторые…» И вот они стоят друг перед другом, Кожевин дышит прерывисто, уставясь на парнишку мутным взглядом. Неотступно и смело смотрит на него Вася, всем видом показывая презрение и отчаянность.