ЕПИСКОП ОБЕСПОКОЕН
Рабы божии должны почитать господ своих, достойных всякой чести, дабы не было хулы на имя божие и учение.
Расследование по делу об исчезновении Федора Романова затянулось. Ковалев и другие изредка помогавшие ему сотрудники ОГПУ, казалось, использовали все возможности, проверили десятки версий, но результаты оказались неутешительными. А что, если обследовать Гнилой лог, все его болота и темные углы? Ведь не спроста же писалось в той записке о жарком лете, кого-то это тревожит; в засушливое лето непроходимые болота могут стать проходимыми. И потом, что означают эти буквы Г. Л.? Всего вероятнее Гнилой лог. Эта мысль, зародившись однажды, неотступно преследовала Ковалева. Но пока на очереди была важная встреча с дьяконом Ложкиным.
— Не кажется ли вам, что ваша дочь Устинья умерла слишком рано? Отчего бы это? — ошеломил он священнослужителя первым же вопросом.
— Не ведаю, мил человек, не ведаю. И не хворала вроде, а сгорела, как свечечка, видно, на то воля божия была.
…Просматривая как-то свежий номер газеты «Ижевская правда», епископ Синезий обратил внимание на небольшую информацию: «За последнее время в колхоз „Красный Октябрь“ вступило пять семейств… Теперь уже каждому становится ясно, что единоличным хозяйствам не выбраться из цепких объятий голода и нужды… Несмотря на запугивание церковнослужителей, в колхоз вступают и верующие, Так, например Устинья Ложкина…»
— Устинья? — Синезий отшвырнул газету. — Родная дочь преданного мне всей душой дьякона — колхозница?! Этого еще не хватало. — На столе епископа лежало письмо одного из священников Никольского собора с отказом чтения проповеди, предложенной Синезием.
Бодрое настроение после хорошего завтрака было испорчено. Епископ, его преосвященство Синезий вызвал экономку.
— Агафья! Дьякона Ложкина ко мне!
Когда дьякон, сопровождаемый экономкой, подъезжал к особняку, расположенному на тихой городской улице, гнев Синезия был на пределе: «Может, и этот норовит увильнуть от меня? Никуда не денется, раб божий, раздавлю как червяка!»
Судя по внешнему виду епископа, ему по силе было сотворить это с любым смертным. Бог не обделил его ни здоровьем, ни статностью. Длинные каштановые волосы и густая огненно-рыжая борода были ярким обрамлением энергичного, волевого лица сорокалетнего мужчины. Прямой ноздреватый нос и крупные мясистые губы резко очерчены? В момент прихода дьякона ноздри епископа чуть подрагивали. Он исподлобья посмотрел на пришедшего и, не предложив сесть, осведомился:
— Как самочувствие, отец дьякон? Как спали, что во сне видели? Извольте взглянуть ясными очами на эту статейку. Может, сон-то в руку?
Ложкин растерянно молчал, взгляд его блуждал в полумраке богатых покоев, устланных дорогими персидскими коврами. Старческие руки дрожали, когда он читал газету, с трудом различая буквы.
— Ваше преосвященство, — наконец выговорил он робко, — сдурела девка, муж у нее партийный, потому, видно, и попутал бес.
— Сие означает, что ты не можешь справиться со своей дочерью. А как же в храме божием управляешься? Там паствы поболе.
— Как хотите считайте, ваше преосвященство, — ответствовал старик дрогнувшим голосом, — Как ушла из дому, так будто нечистая сила в нее вселилась, совсем отбилась от церкви. То в клуб, то на собрания — по указке мужа-безбожника. Давно ведь без родительского пригляда.
— А я-то имел намерение в сан священника тебя рукоположить, — с глубоким сожалением произнес епископ.
Дьякон несколько мгновений стоял недвижимо, а потом затрясся, как в лихорадке, упал на колени и, наклонив голову до самого пола, запричитал:
— Сделайте божескую милость, святой отец, век помнить буду, буду вечным рабом вашим. Сами понимаете, при теперешнем-то моем положении да при скудном содержании… живу впроголодь, можно сказать. А в священниках-то я бы… свят, свят, сами понимаете, ну, того… сам хозяин в приходе… — Ложкин смахнул слезу.
Епископ властно смотрел на дьякона.
— Смотрю я и думаю: Можно ли тебе доверить приход-то, ежели с родной дочерью, с одной заблудшей овцой сладить не можешь?
— Да я ее, нечестивицу, порешу! — словно ужаленный вскочил дьякон и в исступлении замахал кулаками. — Поверьте мне, ваше преосвященство, ежели она поперек божественной да отчей дороги… я ее, того, живьем в землю.