– Слушай, я никому ничего не пудрю. Просто объясняю, почему я так поздно и почему на ногах не стою, вот и все.
Я налила ему виски. Антуан подпрыгнул, как на пружинах:
– А мы, конечно, на ногах стоим? Я чем, по-твоему, занят целыми днями? А Клер? Она что, по-твоему, не дохлая? Думаешь, больница – это тебе Club Med? А ей еще потом с малышней нянькаться и по дому колотиться. И ей сроду в голову не придет жаловаться. Ладно. Достал ты меня уже. Пойду спать. До завтра.
Антуан вышел, налетев по дороге на пластиковый стул. И мы с Полем остались на террасе одни, а младший брат, хлопнув стеклянной дверью, с нещадным скрипом поднялся на второй этаж.
– Надо же, кокс ему не зашел.
Я покачала головой. Мне было не до шуток. Просто сердце сжималось, на них глядя, – как кошка с собакой, причем уже давно. Мне просто было грустно – даже в такой день оба не способны сложить оружие. Как так вышло? Куда подевались те нежные, дружные братья, каких я знала? Старший опекал младшего, ласково подтрунивал над ним, защищал в случае чего, отдавал ему свои игрушки, маскарадные костюмы, книжки, диски. Вот они спят в обнимку в оранжевом отсвете туристической палатки, младший в объятиях старшего. Вот склонились над электрическим автотреком. Машут ракетками в саду, пока папа не разорется, что они топчут его газон, а мячик залетает в цветы. Вот старший среди ночи едет на машине за младшим забирать его с первых вечеринок, потому что папа заявил, чтобы на него не рассчитывали, – уже прогресс, если учесть, что Полю и тем более мне он вообще категорически запрещал ходить на эти чертовы вечеринки, и речи быть не могло, чтобы я показалась на улице в таком виде – юбка до пупа и размалевана, как уличная девка.
– Сколько ты уже здесь не появлялся? – спросила я.
– Не помню. Последний раз это было… нет, забыл.
Он взял стакан и поднес к губам. Выпил залпом, как всегда, поморщился. По-моему, не так уж он любил виски. Пил, только чтобы в голову ударило. Ему нравился эффект и быстрота. Вино для него в какой-то момент стало слишком медленным. Каким-то вялым. Недостаточно радикальным. Полумерой.
– Ну? И почему младший братец так на меня сердит?
– А ты как думаешь?
– Не знаю. Потому что я не сказал, что приеду… Потому что приехал… Думаю, из-за чего всегда. Из-за того, о чем я говорю в своих фильмах, как он считает.
– Если бы только в фильмах.
– В смысле?
– Ну… Твои последние интервью. Тут уж не скажешь, будто он что-то выдумывает.
– Слушай, ты же прекрасно знаешь, как журналисты все перевирают. Они меня путают с моими персонажами.
– Так-так, считай меня дурой. Нет, Поль, со мной не пройдет. Не пройдет, хоть тресни.
Его, похоже, задело. Он налил себе еще виски и закурил эту свою кубинскую сигариллу, я их запах терпеть не могу. Но на это ему тоже плевать. Ему на столько всего плевать, что прямо голова кругом. “По какому праву?” – иногда спрашивала я себя, когда мне вдруг случалось про это думать.
– Что на тебя опять нашло? – не унималась я. – Зачем ты опять такое выдал? Зачем ты вообще городишь в интервью всю эту чушь?
– Какую чушь?
– А то ты не знаешь. Все это фуфло. Строишь из себя невесть кого, типа у тебя было трудное детство, родители – невежды, расисты, гомофобы и все такое. Типа жили мы почти в нищете. Типа ты парень из пригорода, тебе пришлось вытаскивать себя из этого всего, дабы приобщиться к культуре, к искусству, влиться в среду интеллектуалов-буржуа, чьи правила жизни были тебе неведомы, и ты туда вперся со своими комплексами и проблемами – отречение и верность своему классу, весь этот булшит.
– Булшит? Ты теперь изъясняешься, как Антуан?
– Как хочу, так и изъясняюсь. И да, булшит. Ты прекрасно знаешь, что это туфта. Или такое преувеличение, такое самолюбование, такой натужный маскарад, что все равно туфта. В чем идея-то? Хочешь, чтобы тебя жалели? Или восхищались тобой? Восторгались, какой путь ты проделал? Чтобы медаль тебе дали за то, что хорошо учился в школе? Ахали, как ты высоко метил? Вечно прыгал выше головы? Или ты просто боишься, что иначе тебе не поверят, не признают тебя? Решат, что у тебя комплекс самозванца? Или ты пытаешься найти оправдание тому, что стал бессердечным, презрительным мудаком? Я скотина, но я не виноват, со мной отец плохо обращался…
– Ой-ёй… Вот это да. Весело, ничего не скажешь.