— Ева, это безумие! Ты погубишь свою жизнь! Что произошло?
Я молчала, а он как помешанный снова и снова повторял свой вопрос весь вечер. Только в полночь, когда мы сидели у камина, я рассказала, что между мной с Джоном все кончено. Что я никогда больше не смогу жить с мамой, и что с ним тоже жить не хочу. Что мне нужно побыть одной. Что я хочу остаться здесь, по крайней мере, на ближайшее время. Одна.
Папе нечего было сказать, кроме банальных фраз о том, что мне нужно учиться, и что молодой девушке нельзя жить одной, и что дом не отапливается, и что поблизости никого нет. Я ответила, что мне никто не нужен. Что я уже взрослая.
Взрослая. Услышав это, папа отступился. Мы сидели и смотрели на огонь, как раньше, словно в языках пламени крылись ответы на все вопросы, пока папа не нарушил молчание, сообщив, что мама собирается жить за границей.
— Она позвонила пару дней назад и сказала, что ей предложили переехать в Лондон и заниматься развитием фирмы в Европе. Мне все равно. Но для тебя, Ева… Я думал, что ты будешь сдавать выпускные экзамены, поэтому не сможешь пока переехать ко мне в Гётеборг, и я тоже не могу…
— Так я все равно жила бы одна в Стокгольме?
Папа развел руками:
— По всей видимости, да. Но теперь, когда ты решила жить здесь, я не знаю, что тебе сказать. Ты ведь закончишь школу? Как родители, мы…
— Как родители, вы занимались только собой, — отрезала я грубо, зная, что папе станет стыдно, и он от меня отстанет.
— Я знаю, Ева. Знаю. Тебе было нелегко, и мы тебя не поддерживали. Я так мало для тебя сделал, но я надеюсь, что…
Он замолчал. «Тебе было нелегко. Тебе было нелегко». Сколько раз я слышала это… Подняв глаза, я увидела, что он плачет. Это были слезы бессилия и отчаяния. Я с нежностью смотрела на папу и чувствовала, что все изменилось: теперь он был ребенком, а я — взрослой.
Я поразмыслю об этом во время прогулки к морю. Да, сейчас ночь, но я видела за окном зайца и решила, что если он не боится, то и я не буду. Я вспомню о том, какими были мои первые недели одиночества во Фриллесосе. Как я постепенно привыкала к деревенской жизни с ее тишиной, вечерами у камина, простой едой. Берит Анель была ко мне очень строга, но зато не жалела масла и сливок для выпечки. Я научилась вставать в 4.30 и начинать печь в 5 утра вместо того, чтобы решать уравнения. Я была безумно рада узнать, что Гудрун, моя подруга детства, работает в этой же пекарне, и она всему меня научила. Именно там она набрала тот жирок, который до сих пор носит на себе.
Я помню, как сообщила по телефону директору, что никогда не вернусь в школу. Но не хочу вспоминать, как каждый день ходила к почтовому ящику — посмотреть, не пришло ли письмо от Джона. Я хочу забыть, что тогда еще надеялась на спасение. Зато я помню, как мое самочувствие ухудшалось и как я постепенно начала понимать, в чем причина. И как я, наконец, встретилась с мамой. В последний раз.
29 июля, 4 часа ночи
Ночью море было спокойным. Я спустилась к берегу, вскарабкалась на скалы и смотрела на темные силуэты островов на фоне бесконечности. Кидхольм и Нурдстен с другими островами образовывали архипелаг вот уже много тысячелетий, и они по-прежнему будут вместе, даже когда я превращусь в прах. Птицы молчали, слышно было только, как волны мягко шлепают о камни. Под водой я различала водоросли и одинокую медузу, качавшуюся на волнах. Может быть, я существо примитивное, но для меня эта картина — воплощение мира и покоя. Простого и совершенного в своей красоте.
Я прожила в Фриллесосе уже несколько недель, когда вдруг потеряла сознание на работе, и меня отпустили на весь день. Берит Анель попросила меня приготовить тесто для восхитительного орехового торта — визитной карточки нашей пекарни. Я стояла и замешивала тесто, и тут у меня потемнело в глазах. Миска выскользнула из рук, и если бы Берит не подхватила меня, я бы упала.
Очнувшись, я обнаружила, что сижу на полу, опершись спиной на стул, а Берит брызжет мне в лицо холодной водой.
— Как ты, Ева? — спросила она с тревогой, и я поняла: она вовсе не такая строгая, какой притворяется.
— Нормально, — ответила я и попыталась встать, но к горлу подступила тошнота, и мне пришлось снова опуститься на пол и прикрыть глаза. Открыв их, я увидела, что Берит оглядывается по сторонам, проверяя, нет ли кого поблизости. Убедившись, что никто нас не слышит, она склонилась ко мне:
— Я знаю, это не мое дело, но у меня достаточно опыта в таких вещах. Когда у тебя в последний раз были месячные?
Ее слова висели в пустоте между нами, пока не просочились в мой затуманенный мозг, и я начала подсчитывать дни. Недели. У меня всегда были нерегулярные месячные, и совершенно бесполезно было вести календарик. Я медленно покачала головой.