Наверное, именно этот факт повлиял на мое решение. Я решила ответить ему. Не сообщая о Сюзанне. Как всегда, Джон оставил адреса портов, которые его судно посетит в ближайшее время, и вскоре я сочинила письмо. Я написала, что утратила веру в людей и доверие к ним. Я написала, что он поступил отвратительно, как настоящий трус, потому что была уверена, что именно это слово причинит ему самую сильную боль. Я не упомянула о маме — не смогла. Да и, наверное, не хотела. Но я напомнила ему о словах Шекспира, которые цитировала когда-то: что судьба распоряжается человеком, как бы он ни пытался это изменить. Я помнила, что он ответил мне тогда. Джон писал, что намерен сам управлять своей жизнью. Теперь он убедился, что это невозможно.
Ответа долго не было. Я запретила себе каждый день заглядывать в почтовый ящик. В какой-то мере мне было достаточно того, что я высказала ему все словами, которые, как мне казалось, мы никогда не произнесли бы вслух. Может, он понял, что я не жду ответа, потому что ответил сразу, как только получил мое письмо. Он писал, что испытал огромное облегчение, ведь и не надеялся на ответ. Что я была права, цитируя Шекспира, и теперь он вынужден признать, что боги сильнее нас. Джон писал, что действительно проявил себя трусом по отношению ко мне, своей семье и друзьям, но, что хуже всего, по отношению к самому себе.
«Мне кажется, я испугался последствий. Я ничего не говорил тебе, потому что в глубине души понимал, что совершаю ошибку и мы с Лаурой не будем счастливы вместе. Должен признаться, из-за страха одиночества я часто совершаю импульсивные поступки, но надеюсь, что сумею измениться и стать другим человеком. Лаура хотела привязать меня к себе. Так же, как Анна. Она требовала, чтобы я все время был с ней, и из-за этого я обижал моих друзей. Она хотела, чтобы я бросил флот, и я уже готов был пойти на это, меня остановило только то, что я не представлял, чем смогу заняться на суше».
Дальше он писал, что хотел бы, чтобы все, кому он причинил боль, простили его, и чтобы мы снова встретились. Джон спрашивал, соглашусь ли я с ним поговорить. Может, на берегу в Фриллесосе? Он спрашивал, не смутят ли меня его слезы, потому что все последние месяцы он плачет, когда остается один.
Сегодня, когда за моими плечами опыт стольких лет жизни, мне нетрудно представить, в каком депрессивном состоянии он тогда находился. Сейчас я понимаю, что тогда он висел над пропастью, преследуемый не крысой или крокодилом, а воспоминаниями о девушке, которая из-за него покончила с собой. Я вдруг вспомнила слова, которые его друг Стивен сказал мне тогда в пабе. Что Джон больше всего на свете боится одиночества и что ему нужна любовь. А я в ответ рассмеялась и спросила, что такое любовь. Сейчас я способна понять, что он сделал выбор в пользу той любви, которая была ближе и надежней. Сегодня я вижу, что, как это ни странно, он не был уверен в моей любви к нему.
Письма от Джона, которые я не читала столько лет, говорят мне сейчас именно об этом. Может быть, его признания в любви и сравнения с розами были на самом деле попыткой добиться от меня слов о том, что я люблю его и никого другого. Бессмысленно теперь рассуждать на эти темы. Он мог просто влюбиться в другую. Уши Бустера сумели бы его понять.
Я снова ответила ему, после долгих колебаний. Я написала о том, что переехала и нашла работу, но ни словом не упомянула ни о Свене, ни о Сюзанне. Что-то останавливало меня. Я не знала, когда снова смогу довериться другому человеку. Ответ пришел незамедлительно. Джон рассказал о своей жизни, о том, что хранит все свои пожитки в машине и живет у друзей, когда оказывается на суше. Он спрашивал, что стало с моими планами учиться в Англии, и я ответила, что временно отложила их.
В бюро я столь пылко рассказывала клиентам о турах в Великобританию, что однажды Давид Якоби спросил, почему я так влюблена в эту страну и не пытаюсь ли таким образом выпросить командировку туда. Я обдумывала его слова весь день. Впервые мне пришла в голову мысль встретиться с Джоном. Но что-то меня останавливало. Он предал меня, но я уже начала представлять себе, как мы встретимся и чем это может кончиться. Но Джон меня опередил. В письме, пришедшем через пару дней, он сообщил, что его подлодка направляется к берегам Норвегии.
Это было странное письмо, написанное словно во время войны. Он писал, что сейчас три часа ночи и что он ощущает себя ужасно грязным, потому что не мылся и не брился как следует вот уже три недели. Он писал, что у них особое задание, не вдаваясь в детали, и рассказывал, что запас яиц, сыра и масла закончился уже неделю назад, и остались только протухшее мясо и заплесневелый хлеб. Но несмотря на все это, он чувствует себя счастливым. Почему — он не может объяснить, но он как будто примирился с самим собой.