Но за возможность попасть в Англию я должна благодарить Джона, а не маму, и тем более не себя. Школьные занятия закончились в июне, и мы с папой отправились в домик на побережье. Мама осталась в Стокгольме. Мне исполнилось семнадцать, но я не испытывала от этого никакой радости. Я проводила все время на островах или в море, загорела до черноты, наслаждалась необычайно теплым летом и непрерывным потоком писем с просьбами приехать поскорей. Джон слал их и в Стокгольм, и в Фриллесос, заверяя, что сделает мое пребывание в Англии незабываемым. «Деньги не проблема, — писал он. — Здесь они тебе не понадобятся, а если не хватает на билет, я пришлю».
Он был настойчив, и у меня появилось ощущение, что поездка в Англию и потеря невинности неизбежны. Дефлорация — от слова «flower», «цветок». Джон не поверил, когда я написала, что невинна, и часто шутил, что мечтает встретить свою двадцатилетнюю девственницу «very soon». Я знала, что это означает, и папа тоже. Однажды теплым летним вечером мы с ним поехали к Нурдстен, сидели и ели креветок, и он спросил меня, хочу ли я сохранить себя для «того, единственного».
— Мне кажется, тебе не стоит бояться, — сказал он. — В жизни все надо попробовать, но только если ты чувствуешь, что готова к этому.
Я пробормотала что-то неразборчивое, и папа рассказал о своем первом сексуальном опыте.
— Это было накануне конфирмации. Мы с отцом ехали на машине в церковь, и он сказал мне: «Знаешь, есть такие средства…». Я ответил, что знаю. Он рассказал, как это было раньше: что мужчины занимались сексом, когда им приспичит, а женщины рожали одного ребенка за другим. Теперь, когда изобрели «средства», я непременно должен ими пользоваться. Он и не подозревал, что я уже все знаю о сексе, такое не укладывалось у него в голове, но все равно это был очень полезный разговор.
Папа замолчал, и я подумала, что тоже запомню наш с ним разговор. Он не ждал от меня ответа. Мы просто сидели и смотрели на спокойное море, гладкое, как зеркало. В отдалении закричала птица, и я подумала, что папа дал мне понять, что не нужно бояться отдаться мужчине. Ночью ко мне пришел Пиковый Король, поцеловал меня и исчез, прежде чем я успела спросить, что ему надо. Я расценила это как одобрение моей поездки.
Странно, что я не помню подробностей, ведь это был мой первый полет на самолете. Я помню тощих, аккуратно одетых стюардесс, которые предлагали пассажирам конфеты, но не помню, что чувствовала — страх, нетерпение или решимость. Зато я помню, как я вышла в зал прилета и увидела Джона. Забавно — мы с ним были почти одинаково одеты: на мне были белая блузка и синяя юбка, на нем — белая рубашка и синие брюки. Он бросился ко мне, поцеловал в щеку и протянул чудесную белую розу, как я потом поняла, из их собственного сада.
— Я так рад, что ты приехала, Ева. И что сообщила, каким рейсом прилетаешь. Я боялся, что мне придется бегать по всему «Хитроу» в поисках шведской леди.
Я заметила, что он нервничает, и он не стал это отрицать. Я призналась, что тоже нервничаю, и мы расхохотались. Он был таким, каким я его запомнила. Улыбка без улыбки. Темные глаза и коротко подстриженные волосы, сильные руки. Он забрал у меня сумку, не спрашивая разрешения. Он был не таким загорелым, как я, что не преминул отметить, глядя на мои шоколадные ноги в открытых сандалиях.
— Твои ноги сводят меня с ума, — сказал он, и мы снова рассмеялись, и прижались друг к другу, а потом пошли к машине.
Мы выехали из аэропорта, и скоро Лондон остался позади. Мы направлялись в Ридинг, где жили его родители и он сам, когда приезжал в отпуск. Джон планировал купить квартиру или дом в Портсмуте, когда будет проводить больше времени на суше. Было тепло и солнечно, мы ехали мимо зеленых холмов, и Джон сказал, что Англия — самая красивая страна на свете.
— Помнишь, я в Стокгольме пытался прочитать тебе стихотворение, но не смог? Я его разыскал. Это Руперт Брук написал. — И он процитировал:
Когда погибну, думай обо мне: Есть малый уголок в чужих полях, где Англия навек…[7]— Ты так чувствуешь? — спросила я. — Что если ты умрешь в чужой стране, то навсегда оставишь там кусочек Англии?
— Я думаю, что свобода других людей стоит того, чтобы за нее бороться. И я люблю свою страну.
Сейчас эти слова могли бы показаться излишне пафосными и банальными: слишком много теперь говорят о патриотизме и свободе. Признаться, мне уже тогда был присущ определенный цинизм в этом вопросе. Но я не стала ничего говорить, потому что поняла: Джон действительно в это верит. И мы заговорили о том, что потом продолжали обсуждать всю неделю, — о войне и мире вообще и во Вьетнаме в частности, о борьбе колоний за независимость… Мы так увлеклись, что не заметили, как приехали в Ридинг, идиллический городок с маленькими домиками, окруженными сказочными садами. С каждой милей я нервничала все меньше. На смену волнению пришло чувство теплоты, казавшееся таким естественным и своевременным. Мы ехали вместе в машине, потому что так и должно быть. У нас просто не было выбора.