Священник говорил что-то о горе и страданиях, но я его почти не слушала. Наконец служба закончилась, мы собрались у церкви и все вместе направились к Петре. Я шла рядом с Гудрун, у нее взмок лоб, она страдала отдышкой и жаловалась на пастора.
— Знаешь, вчера я встретила его в супермаркете. В хлебном отделе. Я собиралась положить пару плюшек в тележку, а он подошел и сказал, что я плохо выгляжу. Плохо выгляжу! А ведь именно в тот день я причесалась, сделала макияж и надела новое голубое пальто!
Священник сказал правду, подумала я. Гудрун действительно выглядела измученной. Немудрено: легко ли таскать столько лишних килограммов. А собрать волосы в хвост еще не значит причесаться. Но я не успела ей ответить, потому что мы уже пришли.
Петра поставила в саду несколько длинных столов и сервировала их яркими пластиковыми тарелками, стаканами и вилками. Она сразу засуетилась, подавая угощение. Мы с Гудрун решили помочь ей и прошли на кухню. Обилие блюд нас поразило: здесь был и картофельный салат, и рыбное филе, и лосось, и селедка. Петра приготовила тушеную морковь, сварила бобы и молодую картошку, а в духовке стояли противни с двумя горячими пирогами, от которых исходил восхитительный аромат. У меня потекли слюнки. Кроме того, гостей ждали еще тефтельки, нарезка, ветчина и тушеный шпинат.
Петра выложила на блюдца масло в форме сердечек. На сладкое она купила три торта: с красной смородиной и малиной, шоколадный и чизкейк со взбитыми сливками и черносмородиновым джемом. Она извлекла из холодильника две запотевшие бутылки белого вина и дорогое шампанское. По иронии судьбы, это была «Вдова Клико». Я услышала, как прыснула Гудрун, и тоже не сдержала смешок. Петра ничего не заметила, она как всегда болтала без умолку:
— Ханс предпочитал форму содержанию, и мы всегда предлагали гостям самую простую еду, зато на дорогом фарфоре. Но сегодня все будет по-другому. Только подумайте, мне не придется потом мыть посуду! Это же прекрасно!
Гудрун не отреагировала: она стояла у миски со взбитыми сливками, запускала туда палец и облизывала, надеясь, что никто не видит. Я огляделась по сторонам и заметила, что многих знакомых мне предметов не хватает. Со стен сняты картины, исчезли кое-какие кастрюли и тарелки. Выглянув в гостиную, я обнаружила, что нет дивана, ковра, книг и почти ни одной безделушки. Петра перехватила мой взгляд и поспешила пояснить:
— Это только начало, Ева. Не знаю, что будет с нашим браком, но я чувствую, что мне недолго осталось, и хочу прожить эти годы так, как всегда мечтала. Надо торопиться, времени на размышления почти не осталось. Если мне хочется что-то выбросить — выбрасываю. Изменить прошлое невозможно, и я хочу начать все с чистого листа, неважно, с Хансом или без него. И чем больше я об этом думаю, Ева, тем чаще мне кажется: все, что случилось, правильно. Это должно было произойти, и я должна была начать новую жизнь, даже если это требовало разрыва с Хансом.
Неужели начать новую жизнь так просто? Я взглянула на Гудрун. Она, причмокивая от удовольствия, запихнула в рот тефтельку, взяла в каждую руку по блюду и вышла. Я прошептала Петре, что надо быть осторожнее, но она ответила, что у нее нет времени быть осторожной.
— Это называется фэн-шуй. Не слышала? Нужно выбросить старые вещи, чтобы стать счастливым. К людям это тоже относится. И не надо делать вид, что ты меня не понимаешь, Ева. Ты ведь тоже многих вычеркнула из жизни. Иногда мне кажется, что это ты вдохновляешь меня на перемены. Вот смотрю я, как ты живешь, и…
— Прекрати! — Я почувствовала, что теряю над собой контроль, бросила на нее угрожающий взгляд и вышла из кухни.
На улице было по-летнему тепло, и собравшиеся в саду гости предвкушали обильное угощение. Мужская половина радостно приветствовала появление алкоголя. Петра торжественно открыла шампанское: пробка под грохот аплодисментов пролетела через весь сад. Все расселись, и начался пир. Блюда передавали друг другу, разливали вино, произносили тосты. Кто-то уже собирался спеть, когда Петра встала и произнесла краткую речь. Закончила она так:
— С Хансом пусть будет, как будет. А пока я хочу, чтобы вы радовались жизни, ели и пили в свое удовольствие и за мое здоровье!
Гудрун облизнулась. Религиозные убеждения запрещали ей подавать алкоголь у себя дома, но будучи в гостях, она позволяла себе выпить и сейчас наливала уже второй бокал.
— Как дела у Ирен? — через стол спросил Сикстен, беря блюдо с картошкой. Я попыталась перекричать собравшихся, сообщив, что она в доме престарелых и что там просто ужасно.