Мама спохватилась: мол, не то что-то говорит — и давай строгость показывать:
— А ты не мельтеши по двору, поменьше соседок слушай. Ну что они, темные, понимают?
— А ты не темная, мама?
— Нет, дочка. Я неученая, да не темная. Я, Шурка, жизнью высветленная. Вот так. Заруби себе на своем носишке воробьином. — И рукой по столу пристукнула, словно печать поставила.
Я еще спросила:
— Мама, почему это говорят, что тебе «больше всех надо»? А что тебе надо?
Мама стала злая и спрашивает:
— А им ничего не надо?
— Им — нет.
— Ну их в болото, Шурка!
— Кого в болото?
— А вот тех, кому ничего не надо! А сами только свою выгоду блюдут!
И опять же спохватилась:
— Ступай уроки учи. А то снова меня в школу позовут. — И добавила: — Эх, некогда мне тебя воспитывать. Растешь, как трава.
— А как надо меня воспитывать?
— Сама не знаю, — призналась мама.
Главного бухгалтера Осипыча вся фабрика боится.
Говорят, он на счетах даст щелчок, и все пугаются. А мама — нет. Я сама видела, как она сердитого Осипыча взяла под ручку и говорит ему:
— Товарищ главный бухгалтер. Давайте поговорим с вами, как мужчина с мужчиной!
А он ей:
— Как же, Варвара Ивановна, я могу с вами говорить, как с мужчиной, если вы — женщина.
— Хоть я женщина, но разговор у нас будет чисто мужской: про начисления за переработку, — отвечает моя мама и косит глазом. А Федька-наладчик посмотрел и говорит: «Сейчас его Варвара научит, как на свете жить!..»
Я повесила мамино платье в кухне, она его, видно, перед сменой постирала. Я еще спала. Не могла мне сказать, я бы сама ей постирала! Сидя на подоконнике, я все думала и думала… Вдруг вижу: Вася Жуглов с механического. Идет, хромает. Ногу повредил. В аварию попал. Бытовая травма на мотоцикле… В руках аккордеон… Ох, я обрадовалась! Долго Васи не было видно. И за что только мама его гонит? Гонит и гонит. Так прямо и говорит: не ходи к нам! А чего?
Если меня спросить, так Вася всем хорош. Очень красивый. Брюнет. На артиста похож. Из фильма «Вернись в Сорренто» — дети до шестнадцати лет не впускаются. Играет на аккордеоне. И потом — у него мотоцикл. А мама его гонит. «Мама, — говорю, — он же добрый». — «Даже слишком, — говорит мама, — а мужчина должен быть мужчиной». — «Вот как? А женщина? Кем должна быть женщина?»
— Женщина тоже должна быть мужчиной! — говорит мама.
— А мотоцикл? — расстраиваюсь я. — Он приглашал сколько раз кататься.
— Вот еще! — возмущается мама. — Интерес сзади на седле трястись, как собака на заборе.
— А у него коляска есть!
Маме крыть нечем, она промолчала…
— Шурочка, выходи на крыльцо, дочка! — кричит Вася.
Он меня зовет дочкой. А мама ему: «Что она тебе за дочка? У самого молоко на губах не обсохло!»
Вася устроился на крыльце и заиграл: «Синенький скромный платочек». Он всегда этот «Платочек» играет.
Вася играет, а я стою возле него. Крыльцо у нас деревянное, высокое. И дом на пригорке. Да-алеко видно! И город наш отсюда кажется совсем маленьким. И розоватым. Будто раковинка, выброшенная на песчаный берег Голубицы.
Вася играет. А я ему на ухо говорю про раковинку, что лежит на берегу Голубицы.
Вася играет. Теперь какую-то песню старинную. Будто золотую нитку наматывает на белый-белый челночок. Такая музыка легкая и красивая.
И говорит Вася под эту музыку, словно стихи читает:
— А раковинка-то, Шурочка-дочка, не простая. В ней, в середке самой, жемчужина. А жемчужина та — Варвара Ивановна Макарова.
— Мама? — Я очень удивилась.
Вася встряхнул волосами, и аккордеон у него в руках вроде подпрыгнул: такую завел, что на месте не устоять!
Выбежала я на середину двора — и давай плясать! Пляшу, и кругом все пляшет — и забор, и березки, а мокрое белье на веревке взвивается… Ух ты! Ух ты-ы! Пошел дождик и тоже вроде пляшет, вбок заходит! Ух ты! Ух ты! Запыхалась я, промокла, прыгнула на крыльцо. И Вася музыку с разбегу оборвал.
— Хорошо пляшешь, Шурочка. Однако до матери тебе далеко. Как до звезды в небе.
И тут из-за угла вылетает пулей она сама! Все она бегом!
Мама увидела Васю, насупилась и помедлила:
— Другого времени зайти не нашли, Василий Игнатьевич? Неприбранная я. Извините. С работы.
— А вы, Варвара Ивановна, и в рабочей своей робе все равно всех красивше!