Бой кажется принадлежностью роскошного лифта с зеркальными стенами, холла с нагромождением товаров, принадлежностью Хилтон-отеля, необходимой, неотделимой, как завиток восточного орнамента на стене.
Но это только кажется. На вторые сутки мальчик выбирается из сложного орнамента Хилтон-отеля и покидает его через ход для прислуги. Мятая полосатая галабея — длинная, почти до пят, рубаха, с простым круглым вырезом у шеи — неузнаваемо меняет его. Голова боя не покрыта. Он бос и весел и совсем не похож на того мальчика, который произносит механическим голосом сотни раз в день свое «Плиз».
И в то время, когда он покупает поджаренные земляные орехи с лотка уличного торговца, можно с ним поговорить на смеси арабского и английского и с помощью жестикуляции.
— Как тебя зовут?
— Мустафа.
— Как ты живешь, Мустафа?
— О! Хорошо! — Он поднимает вверх указательным палец. Он живет «прима», первый сорт!
Во-первых, он теперь имеет над головой крышу. В доме, недавно выстроенном для бедных, квартиру оплачивает муниципалитет. Во-вторых, он имеет работу. На весь сезон. Это хорошая работа. Дежурство — сутки прочь, вторые сутки он помогает матери. Он самый старший в семье, старший из мальчиков.
Мустафа сообщает это с необыкновенной важностью. Но это еще не все. Самое главное Мустафа приберег на конец:
— Моя сестра учится в университете!
Это сенсация! Это потрясающая новость, которую он повторяет, вероятно, в тысячный раз, потому что, как выясняется, его сестра учится в университете уже второй год.
«Моя сестра учится в университете!» — вдруг запевает Мустафа во весь голос, на всю улицу. Но, конечно, этот мальчишеский голос, ломкий, как бубенчик под вдумчивой мордой верблюда, тонет в уличном шуме.
Ужасный шум стоит на площади у Хилтон-отеля. Невообразимая разноголосица каирской улицы, улицы центра, звучит в полную силу. Неистовствуют автосирены, среди которых нет двух одинаковых. Голоса машин как бы выражают характер их владельцев: человеческая речь исключается в этой сутолоке. Сирены хохочут, обольстительно поют, как настоящие сирены, воют, как шакалы, визжат, устрашающе гудят, рыдают или хрипло ругаются. Пожарные и аварийные машины проносятся с львиным рыком.
В скопище машин с непостижимым упорством бегут запряженные в арбы ослы, изредка взревывая на поворотах. По обочине, чванясь, вышагивают верблюды, с омерзением косясь на окружающее. Крики погонщиков, ругань затертых где-то в стремнине уличного движения велосипедистов, вопли уличных торговцев, пронзительная песенка бродячего флейтиста — из всего этого складывается дисгармония полуденного Каира.
Мустафа съел орехи, но не торопится уходить.
— Я жду сестру, — объясняет он.
Она появляется внезапно, словно вытолкнутая из толпы. Это тоненькая девушка в коротких узких брючках, в белой блузке навыпуск без рукавов, с модной прической, из которой, как из рамки, выступает ее круглое лицо с мягкими нубийскими чертами. На длинном ремне у нее сумка-портфель, которую она носит на плече. Сестра Мустафы деловита как американка. Без лишних слов берет за руку брата, и оба торжественно удаляются по нагретому солнцем камню. Высокая девушка впечатывает в керамические плиты тротуара свои крошечные копытца: каблучки белых туфель. А мальчик в мятой галабее сверкает голыми черными пятками.
Утром вдруг пошел дождь. Это было так необыкновенно, как, скажем, затмение солнца. Служащие отеля сгрудились у окон и стеклянной вертушки дверей и смотрели, как с неба льется вода. Хотя дело шло к осени, но дождь все равно редкостное явление. То, что европейцы не обращали на него ровно никакого внимания, а некоторые раскрыли над головой зонтики, удивило Мустафу и даже вывело его из обычного полусонного состояния.
— Какие хитрые! — сказал он осуждающе, имея в виду европейцев с зонтиками.
Портье сделал ему пальцами знак, могущий означать только одно: «Заткнись!» Мустафа принял сигнал с девятого этажа и взвился на лифте вверх.
Дверца прошипела и отъехала на шарнирах: Мустафа стал сбоку, вытянувшись как солдат перед сержантом. Его круглый живот смешно оттопыривался под красным камзольчиком.
Из лифта выскочила миссис Маргарет Конвел. На ней было короткое розовое платье, в седых локонах вилась розовая ленточка.
— Хэлло, май дарлинг![9] — закричала Маргарет, увидев меня. — Я ждала вас за ленчем!